Умница для авантюриста
Шрифт:
Умом я понимал: это истощение. Последствия «умирания» от смертельных пуль. Невозможность нормально восполнить энергию. Мне нужна была кровь, но я настолько подавил жажду, что она стала слабой, как и я сам. Сердце не хотело жертв. Особенно в этот момент. Сердце хотело, чтобы Рени была рядом. Не секунду и не час, а всегда.
Не знаю, что со мной случилось. Может, я впал в забытье. А может, меня настиг сон. Тело боролось и искало пути восстановиться. Я нуждался в передышке, и я её получил. Пусть и ценой провала в небытие.
Рени
У
Я вернулась в свою комнату — больше не путалась и не боялась заблудиться. Почему-то ориентироваться стало легко: я мысленно представляла, куда хочу попасть — и находила путь. Всё тот же огонёк внутри, тоненькая нить, которая вела меня к цели. Оказывается, так я могла найти не только Гесса.
Дверь открывала не дыша. Я безропотно приняла бы взбучку от Герды, но моя дуэнья всё так же мерно посапывала в кресле. Здорова она спать, однако. Когда миссис Фредкин работала домоправительницей, мне казалось, что она никогда не спит. Всегда пунктуальная, всегда при параде, всегда в курсе всех новостей и сплетен. Впрочем, она и здесь своего не упускала. Иногда я думала, что у неё глаза на затылке. А уж её проницательность кого хочешь обескуражит. Однако мой дерзкий побег она проспала. Не могу сказать, что меня это огорчило.
Пока я размышляла, погружённая в невесёлые думы, не заметила, как Герда проснулась. Подняла в какой-то миг глаза и наткнулась на внимательный взгляд. Вы не поверите, но мне показалось, что она видит меня насквозь. Тут же захотелось виновато потупиться, завилять хвостом, как нашкодивший щенок, и признаться во всех грехах. Но я выдержала.
— Какой замечательный воздух на Цилии, ты заметила? — спросила она, сладко потягиваясь. Абсолютно недопустимое поведение по её же собственным меркам, но в комнате, кроме нас, никого нет, вероятно, поэтому она допустила подобную вольность. — После всех треволнений сон — лучшее лекарство. А может, это ещё та сонная дрянь внутри бродит.
Герда зевнула, прикрывая рот пухлой ладошкой, и огляделась вокруг.
— Я смотрю, ты даже вещи не разобрала. С другой стороны, и ни к чему, раз мы завтра снова отправляемся в путь. Тебе бы отдохнуть, моя дорогая. Очень ты бледненькая.
Мне вдруг захотелось выплакаться на её груди. Пожаловаться на Гесса. Сказать, что… нет, я об этом ни за что ей не признаюсь.
— Столько всего навалилось, — оправдывалась я, улыбаясь. — Постоянно думаю и переживаю.
— Ни к чему это, моя девочка. Всё в этой жизни случается для чего-то, — вещала моя мудрая опытная Герда. — Ниспосланные испытания — всего лишь часть тягот, которые нужно вынести на своих плечах. А зачем — станет ясно позже.
— А если не будет этого «позже»? — не выдержав, задала я мучающий меня вопрос. — Если вдруг — раз — и нет ничего?
Герда пожимает плечами, складывает губки бантиком, отчего на её щёчках проступают очаровательные ямочки.
— От судьбы не спрячешься.
Она похлопала меня по плечу. Сочувственно так, по-матерински. А затем прижала-таки к груди. Но я не расплакалась, нет. Перевела дух. И стало легче.
Остаток дня прошёл, как в тумане. Мы что-то ели, о чём-то разговаривали. Орландо так и не вернулся даже к ужину, но я о нём не переживала. Почему-то была уверена, что ничего с ним не случится.
Ночь навалилась неожиданно — придавила темнотой. Плотное небо без единой звёздочки — я выглядывала в окно, чтобы подышать свежим воздухом, но стояла духота. Видимо, природа решила не упрощать нам жизнь — задумала отыграться грозой. Но пока ни молнии не сверкали, ни гром не гремел. Тягостная тишина и беззвёздная тьма.
Герда давно уснула, а я всё ворочалась, не могла найти себе места. На душе было тревожно. Мне казалось: с Гессом что-то случилось. И чем дольше я думала об этом, тем больше металась. В какой-то момент я перестала бороться с собой, оделась и выскользнула за дверь.
Это сумасшествие. Безумие. Неслыханная дерзость. Я понимала: мне нет прощения, но ощущение того, что поступаю правильно, придавало сил. Я не чувствовала угрызений совести и не собиралась терзаться ненужными сомнениями.
Джако возле дверей Гесса не было. И это показалось мне хорошим знаком. Я тихо вошла внутрь комнаты. Темень. Почти ничего не видно. Всё так же открыто окно. Я ступала осторожно, стараясь не натыкаться на предметы. Их немного — я помнила, поэтому шла на ощупь. На звук голоса. Гесс что-то бормотал — слов не разобрать.
В кромешной тьме мне чудом удалось отыскать лампу и зажечь её. Хорошо, что днём я запомнила, где она стоит. В замке всё по старинке, никаких модных новшеств. Прогресс в эту глушь, наверное, ещё нескоро докатится.
Гесс лежал на кровати. Странно неподвижный и очень бледный. Свет лампы обманчиво играл на его потной коже: мне чудились радужные блики, словно его местами мерцатель измазал. Я подошла и присела рядом. Прямо на кровать. Лампу пристроила на пузатой тумбочке в изголовье. Притронулась к мужчине и запаниковала: горячий, очень горячий!
— Гесс, — позвала тихо, не ожидая, что он отзовётся. Это скорее от отчаяния. Но он услышал. Открыл глаза. Моргнул. Схватил меня за руки. Ни о чём не спрашивал, только целовал ладони, словно в этом было его спасение. Я чувствовала его сухие горячие губы и хотела плакать.
Я погладила Гесса по щеке. Он рывком сел и зарылся лицом в мои волосы. Знакомо, остро — до дрожи внутри.
— Посиди так немного, Рени, — пробормотал, крепко обнимая меня за плечи. — Пожалуйста, не уходи.
Никуда я не собиралась уходить, раз пришла. Но не стала отвечать ему — пусть помучается. Иногда словами можно только всё испортить. Где-то в голове засела мысль: я открою рот — и он снова выгонит меня. Очнётся и укажет на дверь. Я сомкнула руки у него за спиной. Прижала к себе. Слушала, как он дышит, как успокаивается. Всё ещё невыносимо горячий, но внутри росла уверенность: ему легче. Потому что я рядом. Потому что нужна ему.