Умница для авантюриста
Шрифт:
Глава 33. Преображение
Гесс
Мы работали, как проклятые. Орландо оказался неплохим организатором: темпераментные цилийцы и фрейцы слушались его беспрекословно, лишних вопросов не задавали и действовали, как выносливые быки. Пахали с утра до ночи, подвозили нужные вещи, выполняли грязную работу. Впрочем, мы тоже не отставали.
Вначале на Рени смотрели с подозрением, пренебрежением и превосходством. Мужчины без конца оглядывались на хозяина. Они не могли смириться, что ими руководит бойкая девица. К чести Орландо, он никому не
Со временем мы притёрлись, и уже работали слаженно: на глазах вырастали длинные, как ноги гигантских цапель, лестницы. Под руководством Рени соорудили механизм, позволяющий поднимать вверх тяжёлые бочки с маслом.
Она лазала, как обезьянка. Забиралась на неимоверную высоту. Ощупывала руками каждое уродливое сочленение. Смазывала детали. Заражала своим упорством и примером других. Я не отставал от неё ни на шаг, но что для выносливого здорового кровочмака высота и некоторые физические нагрузки? Создавалось впечатление, что внутри хрупкой девушки живёт вечный двигатель. Горит неугасимый огонь.
Через пару дней после начала работ по оживлению Фолионто я понял, что древний уродец слушает только её. Не подпускает близко других, словно жадный скряга или закостенелый ревнивец.
— Я слышу его, — призналась она, когда я пошутил по поводу склочного нрава старого интригана. — Не понимаю, о чём говорит, но он всё время бубнит, меняет тональность. То сипит, то хрипит, то ворчит. Иногда он урчит, как Бит. Или кот.
Догадка ударила молнией так, что я какое-то время стоял ослеплённый. Как до этого я не замечал? Где уснуло моё отлично развитое чутьё? Может, потому что я изначально не чувствовал в ней это? Не смог разглядеть искру, которая сейчас превратилась в робкое пламя?
— Гесс? — когда она тревожится, сжимая губы, сдвигая брови, я теряю разум. Внутри скачет радостный мальчик — и ничего не могу с собой поделать.
Провожу раскрытыми ладонями над её головой, очерчивая контур. Спускаюсь к шее, плечам, талии. Прислушиваюсь. Слабо, но есть, есть! Рени смотрит на мои движения с испугом и напряжением.
— В тебе живёт магия, Рени, — отвечаю на немые вопросы. — Как я сразу не догадался? Кем, ты говоришь, была твоя бабушка? Доброй волшебницей?
— Мне превратить тебя в крысу? — хитренько щурится она и смеётся в голос. — Перестань, Гесс. Ну, эта шутка устарела сто лет назад. И ты не дурашливый Эдди в конце концов.
— Я никогда не лгу, — напоминаю без тени улыбки. — Именно поэтому ты слышишь этого ворчуна. Фолионто полон магии, Рени. Не знаю уж, откуда она взялась на Иброне, но предположительно магическая сила способна жить где угодно. Где-то её много, где-то совсем чуть-чуть. Если её никто не видит, это не значит, что магии нет. Если в неё не верят, тоже не значит, что она отсутствует.
Рени недоверчиво покачивает головой.
— Мой папа — ярый материалист и практик. Мне тяжело верить в чудеса. В то, что не вписывается в научные рамки. Я понимаю. Вижу. Ты другой. И многое в тебе необъяснимо, но дай мне время привыкнуть к этому. И, может, я пойму: и во мне есть то, во что я не верю.
Мы больше не возвращались к этой теме. Пусть. Не так уж важно, что она об этом думает, но я знаю: Рени исключительная, единственная,
Но они замечали. Все. Орландо ходил вокруг неё кругами, как кот на мягких лапах. Смотрел влюблённо, восхищёнными глазами. Постепенно недоверчивые цилийцы и фрейцы оттаяли. Всё чаще оборачивались ей вслед. Спрашивали её мнение. Советовались.
Рени приучала Фолионто к людям, как дикое животное. Вначале только я был исключением, кого он подпустил сразу же. Постепенно механический замок позволил и другим прикоснуться к себе. Как она этого добилась — не знаю. Возможно, уговорила: моя Рени часто беседовала с неуживчивой, враждебной сущностью этого непростого места.
Фолионто походил на паралитика с выкрученными ревматизмом конечностями: стены его бугрились трубами, гигантскими шестерёнками, какими-то не совсем понятными нагромождениями сочленений, связанных друг с другом грубыми огромными болтами. Я никак не мог уловить закономерность общего механизма. Думаю, никто не видел в нем ничего прекрасного. Кроме Рени.
— Он восхитителен! — делилась она со мной, пробираясь под сенью ночи в мою одинокую комнату — полупустую и безликую. И как только она появлялась — всё вокруг оживало, наполнялось её светом, согревалось в лучах её энергии. И я чувствовал уют, будто наконец-то очутился дома, там, где мне хорошо. — Он необыкновенен! Стройный, красивый, почти совершенный!
Она пела оду механическому чудовищу — ржавому и гнусному, а я — каюсь — почти не слушал дифирамбы, потому что внутри меня зрели возвышенные стихи одной-единственной девушке, что сидела рядом с сияющими глазами и розовыми щёчками. Хотелось касаться её. Целовать. Пить её запах, наслаждаясь. Хотелось растворяться и отдавать. Всё, до последней капли.
— Ты не слушаешь меня! — сердилась Рени, а я смущённо улыбался и прятал лицо в её шершавых ладонях. Целовал каждый бугорок, трепетные жилки на запястьях. Лечил ссадины и порезы.
Я желал, чтобы никогда не заканчивалась эта сумасшедшая работа. Хотел, чтобы время растянулось и никогда не сделало решающий виток. Потому что чувствовал: как только Фолионто распахнёт свои двери — всё изменится. И я пока не знал как: в лучшую или худшую сторону.
Рени
— Ты удираешь, когда миссис Фредкин засыпает? — спросил меня Гесс, как только я появилась у него во второй раз.
— Нет, — лучезарно улыбнулась ему, — Герда дала нам своё благословение. Предупредила лишь, чтобы без глупостей. Страшным-страшным голосом. Как думаешь, поцелуи — это не совсем глупость?
— Нет, — уверенно и без сомнений произносит Гесс и завладевает моими губами.
Это похоже на тихую радость, о которой хочется громко петь. Кричать, разрывая небо на клочки, как лист бумаги. Это как жажда, когда невозможно напиться досыта. Хочется ещё и ещё, но я не смею. Беру только то, что даёт мне он — мой самый желанный и непостижимый мужчина. Мой хищник, мой властный и неуживчивый Гесс, способный запугать кого угодно, кроме меня.