Умножающий печаль
Шрифт:
Кортеж длиной в пол-Москвы, море цветов, реки венков. А пожалеет тебя, может быть, только прислуга в доме — они тебя любили, по темноте своей считали простой русской душой, забубенной пьющей бабой.
Ты переиграла меня, обманула, ушла непобежденной. Простое, нелепое объяснение — да не любила ты меня!
А я тебя любил больше жизни.
Я не вру тебе — нельзя хвастаться слабостями, а это моя слабость.
Как наркотик.
Давным-давно ведь знал — нам лучше расстаться, эмоциональная абстиненция всегда была сильнее, не мог я вырвать
Любил больше жизни, готов был всегда умереть с тобой в один день.
Но ты мне не верила. И правильно делала.
Потому что умереть я был готов, а поменять свое дело, мое жизненное призвание на жизнь с тобой — ни за что!
И сейчас, когда ты перешагнула порог всех тайн, я признаюсь тебе — лучше пусть будет так, чем если бы ты ушла с Котом.
Прости меня, но никто из нас не волен изменить себя. И подчинить судьбу.
По законам античности Герой бессилен перед Роком.
Секретарша Надя пожалела, она хотела «подготовить» меня к страшной вести — сказала, что ты ранена. Но я сразу знал, что тебя больше нет.
Потому что вместе с тобой умерли остатки моей души. Острая боль, похожая на инфаркт.
Какое-то время я буду болеть, как чахоточник, отхаркивать омертвелые куски души, потом сердечное кровотечение утихнет, на том месте, где была душа, возникнет твердый рубец, похожий на пяточную мозоль.
Тогда я вернусь к своей работе. Я буду дальше держать на плечах свод мира.
Это не я выбрал себе такое странное занятие. Меня сюда поставила судьба. И я буду стоять, дожидаясь, пока подрастет сын Иван Александрович Серебровский, чтобы ему — единственному любимому на земле человечку — переложить на плечи этот невыносимый груз, это проклятие, всегдашнюю боль и грех, эту великую миссию. Избранничество.
За что?
Зачем?
И согласится ли он взять ее?
Не знаю.
Но я буду стоять. На том месте, где ты оставила меня, мой срезанный цветок, мое улетевшее облачко, моя умершая душа, моя ушедшая весна…
Оттуда, куда ты ушла, взглядом, свободным от пристрастий, зла и суеты, посмотри на меня. Ты увидишь, что я не злодей. Хирург ножом и болью несет исцеление. Уляжется пыль и летящие обломки смутного времени, и люди узнают, и ты увидишь, как много важного, нужного, тягостного и доброго сделал я. И там, в новом воплощении, ты дашь мне то, что я так и не смог получить здесь, — твою любовь.
Это и будет Рай. Я заслужил его своим адом здесь. Ибо сказано навек: вершителям Добра будет Добро, и ни пыль, ни бесславие не покроет их лиц, и будут они жители Рая, в котором пребудут вечно…
До свидания, моя любовь.
До свидания в Раю…
Кот Бойко: рывок
Заходящее солнце раскалило Серегино лицо до индейской красноты. Строго, не отрываясь, смотрел он перед собой на дорогу, шевелил беззвучно сухими губами — с собой разговаривал.
— Марина знала бездну стихов, — почему-то вспомнил он. — Часто со смехом повторяла Белого: «Жизнь, говорил он,
— А я все хотел тебя спросить или в словаре посмотреть — что это значит? Но так и не удосужился. И сейчас не знаю, что это за метафизика…
— Плюнь, забудь! — посоветовал Серега. — Не нужно это тебе…
— Наверное… Страшное дело — у людей самые разные таланты, а у меня один — здоровье! На кой он мне? Надоело мне все, Серега!
— Пройдет, — пообещал он твердо.
— Знаешь, я последний раз по найму работал лет двенадцать назад. И так я надоел своими фокусами руководству, что когда подал заявление об уходе по собственному желанию, мой начальник Фима Головчинер наложил резолюцию: «С наслаждением!»
— Ты это к чему?
— Не знаю… Иногда мне кажется, что это Фортуна расписалась на моем заявлении…
Серега недовольно покачал головой:
— Не разговор! Сейчас тебе надо собраться… Как никогда!
— Зачем, Серега?
— Пока Сафонов не опомнился. Он сам напуган, поэтому дал слабину и выпустил нас. Это ненадолго… Сегодня-завтра тебя начнет искать вся милиция…
— Для чего?
— Тебя загребут — поводов достаточно — и придушат в камере. Вопрос будет решен радикально, — серьезно сказал Серега.
— И что мне делать? Собравшись, как ты говоришь…
— Сваливать! Осталась узенькая щель — в нее надо проскользнуть. Если удастся…
— Каким образом?
— Мы сейчас приедем в аэропорт, купим билет на первый зарубежный рейс, и ты улетишь по моим документам. С удостоверением Интерпола тебя не станут особенно проверять. Пройдешь…
Серега говорил это обыденно, спокойно-деловитым тоном, как о вещи, хорошо, основательно продуманной. И не допускающей обсуждения.
— Спасибо, Верный Конь! — положил я ему руку на плечо. — Не буду я это делать. Тебя сотрут в прах…
— Бог не выдаст, свинья не съест — не сотрут, зубы изломают!
— Серега, ты отдаешь себе отчет, что будет, когда выяснится — по твоим документам убежал разыскиваемый уголовник?
— Ничего не выяснится. Во-первых, тебя сейчас еще не ищут. Надеюсь! А во-вторых, я завтра официально заявлю, что все мои документы украли. Конечно, не поверят и вышибут из конторы. Так я и сам решил уходить! Резолюция «С наслаждением!» мне гарантирована…
Серега свернул с Ленинградки на указатель «Аэропорт Шереметьево-2».
Громадный биллборд обещал, что все наши проблемы решит корейская компания «Сань». Может быть. Кто их знает. Во всяком случае, ясно, что в моей жизни теперь все ссанье, кроме говна. Эта банда смотрит на меня, как на падаль.
Нет, ребята, не могу я вам этого позволить! Рано! Я не падаль! И пришибить меня при задержании или придушить в камере я вам не дам!
Серега разорвал аккредитив своей жизни и отдал мне контрольный купон. Он мне дает дополнительный тайм, утешительный заезд. Такой долг нельзя выплатить. И нельзя отказаться от ссуды на жизнь.