Умрем, как жили
Шрифт:
В этот послеобеденный час кладбище было пустое. Лишь главная аллея с наезженным санным следом да конским пометом, по которому весело метались воробьи, убеждала, что кладбище не заброшено. К новой части, там, где разрешались захоронения, под редеющей шапкой старых дубов, вела иная дорога. И тропы между могилами, украшенными венками из еловых веток и бумажных цветов, даже приблизительное название которых никто бы не смог определить, были густы. Свежие могилы помнятся острее старых.
Я бесцельно бродил по колено в снегу. В ботинки набились мокрые комья, и я уже махнул рукой и сменю лез через сугробы от могилы
Я пытался представить себе место расстрела. Решил, что их могло быть два. Или там, на нынешнем новом кладбище, или вдоль насыпи дороги…
Вернувшись в Москву, я тут же позвонил Дмитрию Алексеевичу. Мы встретились в кафе у «Первопечатника». Видно, голос мой во время звонка звучал тревожно, потому что Дмитрий Алексеевич весьма участливо спросил:
— Случилось что-нибудь серьезное?
— Я был вчера в Старом Гуже.
Дмитрий Алексеевич посмотрел на меня внимательно.
— Думаю, вы поступаете неразумно, мотаясь туда без определенной цели. За день-два вряд ли что можно сделать толкового.
— И я так считаю. Но тут иной случай. Я встретился с бывшей женой Сизова.
— Они и сейчас состоят в браке…
— Но живут порознь еще с сорок четвертого года.
Мохнатые брови Дмитрия Алексеевича вздернулись в знак удивления.
И тогда я добил его окончательно.
— Но Секлетея Тимофеевна, — голос мой дрожал, будто я хотел объявить по меньшей мере о явлении нового мессии, — уже после освобождения видела «расстрелянного» Караваева…
Только выдержка Дмитрия Алексеевича позволила ему остаться внешне спокойным. Выпустив облако в полпапиросы дыма, он спросил:
— Не ошиблась?
— Нет. Он еще при немцах после расстрела бывал у Сизова неоднократно. А в последний раз явился при бороде и усах.
— Вот как? — В голосе Дмитрия Алексеевича прозвучали горькие нотки. — А я ведь собирался самым тщательным образом проверить списки расстрелянных. Не успел…
— Выходит, Караваев — единственный, кроме немцев, свидетель расстрела на Коломенском кладбище?
— Возможно, возможно. Скажите, Андрей, Сизова вам ничего не говорила о своей сестре?
— У Секлетеи Тимофеевны разве есть сестра?
— Есть. Она живет в Югославии.
Теперь настала моя очередь удивляться.
— Я запросил по нашим каналам югославских товарищей. Они прислали нам ее опрос. Вы не знаете о ней ничего, потому как она очень быстро исчезла из Старого Гужа. Выйдя замуж за еврея, хотя брак и был зарегистрирован комендатурой, она скоро оказалась в концлагере Дейгайлац. После казни мужа ее отпустили, и она работала у немца Волендерга в городе Мариенверте по улице Торпер, дом 20. — Дмитрий Алексеевич приводил точные данные так спокойно, будто специально готовился к нашей встрече и ночь напролет зубрил их наизусть. — Затем ее направили на работу в больницу в Юкемюнде близ Штеттина. 27 апреля 1945 года она была освобождена Красной Армией.
Но в сентябре уехала почему-то не на родину, а в Чехословакию. Работала в нашей комендатуре города Братиславы и оттуда перебралась, получив соответствующие документы, в Белград. Вышла
— Что будем делать?
— Искать Караваева.
— Каким образом?
— А это, Андрей, предоставьте уж, пожалуйста, нам.
МАРТ. 1942 ГОД
День был банный. После работы Юрий запихнул пару чистого белья, мочалку и обмылок в свой футбольный чемоданчик и собрался к Бонифацию. Катюша настаивала, чтобы он прежде поел, и, наверно, настояла бы, не приди Толмачев. Он рассказывать ничего не стал, лишь заторопил:
— Бонифаций за тобой послал. Велел быть как можно быстрее!
Оставив Катюшу, уже накрывавшую на стол, Юрий выскочил из дома, на ходу накидывая полушубок.
— Что случилось, не знаешь?
— Не знаю. Только в предбаннике раздеваться начал, как подлетает Бонифаций: «Беги за Токиным! Одна нога здесь, другая — там. Есть важные новости!»
В кассу стояла очередь, но Бонифаций встретил прямо на лестнице.
— Разденешься у меня…
Когда вошли в каморку Бонифация, тот запер дверь на ключ.
— Вчера Караваева видели с шефом гестапо. Парень, который видел, надежный человек. Караваев сделал все, чтобы его не заметили. Без пропуска юркнул назад в парадное. А сегодня утром еще один верный человек сообщил, будто в пьяной компании Караваев хвастался, что скоро фрицы арестуют всю красную сволочь. Что скажешь?
— Неожиданно как-то, — протянул Токин, стараясь прикинуть, насколько тяжело может сказаться связь Караваева с гитлеровцами на делах организации.
«Во-первых, он знает руководство. Если предал, немцы заберут прежде всего нас. Остальных знает плохо. Недаром так настаивал на составлении полных списков… А зачем нам списки, когда мы не только в лицо и по фамилиям своих знаем…»
— Неожиданно, — снова повторил Токин. — Твои предложения?
— Уходить из города всем, кого он знает. И как можно быстрее. До вечера время есть. Засветло вряд ли арестовывать будут. Побоятся. Скорее всего ночью.
— Но ведь это конец нашей организации?
— Не худший конец. Если все обойдется, можно, отсидевшись где-то, вернуться.
— Где отсидишься? Нет, если уходить, то с оружием пробиваться к своим. Сейчас фронт ближе, чем когда прорывался лейтенант. Послушай, Бонифаций, а ты уверен, что тревога — не пустое?! Мало ли почему человек оказался рядом с немцем?