Ундервуд
Шрифт:
– Никогда не думал, что ты верующий.
– Я не верующий, я – верящий. Это разные понятия, которые не следует путать. Учитывая то, что ты меня воспринимаешь как голос в твоей голове, мне сложно объяснить тебе это.
– Скажи, – Конрад замялся на секунду. – Это шизофрения?
– Да, если тебе проще так думать, – отозвался Анджей. – Но не стоит сильно переживать по этому поводу. Видишь ли, сумасшествие – это всего лишь несоответствие.
– Несоответствие чему?
– Да чему угодно. Правилам, обычаям, законам, ожиданиям. Стоит человеку выйти за рамки общепринятой морали, как его тут же готовы объявить психом. Вот я – меня ты считаешь сумасшедшим, учитывая то, что я с собой сделал?
– Ну… – мужчина задумался. – Сумасшедшим, наверное, нет. Ненормальным –
– Совсем нет. Напротив, даже радует. Быть таким как все – тоска смертная. Другой вопрос, что не быть вообще – тоже не слишком радостная перспектива.
– Но ты – есть?
– Это сложный вопрос. Я читал у кого-то, что наши покойники существуют только до тех пор, пока мы о них помним. У меня никого нет, кроме тебя. Ни родителей, ни детей. Возможно, найдется какой-нибудь дальний родственник, которому достанется мое поместье, но, скорее всего, оно отойдет государству. Но я не то хотел сказать. Сейчас я чувствую себя живее, чем тогда, когда топтал землю. Но вот умрешь ты, и я не уверен в том, что сам не уйду вместе с тобой.
– Но ты ведь помнишь о тех, кто был тебе когда-то дорог.
– Да, конечно.
– Значит, и они живы. И я буду жив, пока обо мне будут помнить мои дети. А когда умрут они, то же самое произойдет и с ними. Понимаешь, о чем я? Это круговая порука. Никто никогда не умирает, потому что умирают все и постоянно.
– Как ты оригинально это завернул.
– Сам не ожидал. Но это ведь логично. Мы как звенья одной цепи.
– Красиво. Но ненадежно.
– Почему?
– Если одно звено окажется бракованным, рухнет все, что на нем держалось. Твоя система похожа на того самого Колосса, о которым ты недавно вспоминал.
– Пусть так.
Еще одно воспоминание, которое вдруг всплыло в моей голове, относится к тому дню, когда мы познакомились с Джоном. Вообще, я решил, что до этого относился предвзято к формату дневника. Возможно, это вообще единственно верный способ выражения своих мыслей, и мое первоначальное стремление облечь собственные мысли в какую-то литературную форму было изначально обречено на провал. Впрочем, не страшно. Моя Ундина простит мне такую вольность, да и Б. М. Б., скорее всего, возражать не станет. Представляю, с каким выражением на лицах мои дети будут читать всю эту чушь… Ах, да, я забыл о том, что она до них не дойдет. Тем лучше. Итак, я впервые увидел Джона еще до того, как мне пришлось узнать о том, чем на самом деле является война. К тому моменту я знал только, что вскоре нам всем предстоит совершить нечто грандиозное. К сожалению, я по какой-то причине прочертил воображаемую линию своей будущей жизни вправо от нуля, а нужно было просто взглянуть в противоположном направлении – там была точно такая же бесконечность, только со знаком «минус». Тогда я об этом не думал, но сейчас понимаю, что Джон все осознал гораздо раньше меня, хоть и не показывал этого. Скажу больше, он был едва ли не самым жизнерадостным из нас. Как ему удавалось так долго сохранять присутствие духа, ума не приложу. Наверное, это и есть тот самый пресловутый внутренний стержень, о котором я столько раз слышал. Но тогда он был для меня всего лишь чудаком, который, сидя рядом со своим раскрытым вещевым мешком, смотрел на него с таким недоумением, словно видел впервые. Заинтересовавшись, я подошел ближе и также заглянул внутрь. То, что я там увидел, настолько не соответствовало окружающей нас обстановке, что я закашлялся от неожиданности, стараясь не рассмеяться. Джон взглянул на меня своими голубыми глазами и смущенно развел руками:
– У меня сумасшедшая семейка. Пять сестер, представляешь? И все младшие. Мне бы хотя бы одного брата…
– Откуда все это?
Я присел рядом с ним на корточки и, подцепив двумя пальцами моток пряжи, вытащил его из мешка.
– Собачья шерсть, – кивнул Джон с унылым видом. – Мама говорит, она помогает при любой болезни. Наверное, для этого и положила
– Ну, ты рано себя хоронишь. Возможно, мамин подарок еще тебе пригодится. Меня зовут Конрад.
– Я Джон.
Мне было интересно, что еще мой новый знакомый обнаружит в своих вещах, однако больше ничего интересного я там не увидел, если не считать каких-то милых мелочей, над которыми в обычной жизни было принято смеяться, но здесь – кто знает? – они могли оказаться весьма полезными. Наконец, закончив ревизию своего имущества, Джон взглянул на меня.
– Судя по тому, как ты оптимистично настроен, героическая гибель во имя родины в твои намерения не входит?
– Не было таких планов.
– И как ты намереваешься уцелеть в этой заварушке?
– Что значит – как? Мы ведь не какое-нибудь африканское племя представляем. У нас, если ты не слышал, самая мощная армия в Европе!
– Даже так? – мой собеседник почему-то заулыбался после этих слов. – Хочешь печенье? Мои сестры так меня им нагрузили в дорогу, что я, сколько ни старался, все никак не могу раздать до конца.
– Что? – он слишком резко поменял тему, и я не сразу понял, о чем он. – Нет, спасибо. Ты не хочешь говорить о войне?
– Не хочу, – честно признался Джон.
– Почему?
– А зачем? О войне нужно говорить, сидя в пабе с кружкой пива. И наоборот: держа в руках винтовку, лучше вспоминать о мирной жизни.
– И все же мне было бы интересно услышать о том, что ты думаешь по поводу всего этого.
– Ну, хорошо, раз ты так хочешь этого, – Джон сдался. – Посмотри вокруг себя. Видишь всех этих ребят. Запомни их хорошенько, потому что уже через пару месяцев многих из них не будет в живых.
– А ты пессимист.
Мне приходилось и прежде сталкиваться с теми, кто не верил в положительный исход этого конфликта, и я поспешил озвучить свое несогласие с такой позицией. Однако мой собеседник, похоже, был готов к такой реакции, потому что тут же ответил, не раздумывая ни секунды.
– Ты ведь не считаешь, что пули наших врагов летят медленнее, чем твои, или что они сделаны из хлебного мякиша? Или ты веришь в то, что, завернувшись во флаг Великобритании, ты превратишься в сверхчеловека? Поверь мне, друг, англичанина убить ни капли не сложнее, чем немца. Возможно, даже легче, особенно если учитывать мысли, с которыми такие, как ты, идут в бой. Чем быстрее ты осознаешь, что главное для тебя – выжить любой ценой, тем легче тебе будет в дальнейшем.
Как это ни странно, но это был первый и единственный случай, когда Джон Смит разговаривал со мной на равных. Уже через пару дней он вдруг превратился в того недалекого увальня, каким я его и запомнил. Все, о чем он говорил тогда, сбылось с пугающей точностью. После Вердена я не встречал никого из тех, с кем прибыл на фронт, не считая его и Анджея. Теперь я вообще остался один. Иногда мне кажется, что я уцелел благодаря чистой случайности. Ведь вероятность того, что единственным выжившим окажусь именно я, была настолько мизерной, что ее и в расчет не стоило принимать. Но вот он я – сижу у себя дома и пытаюсь оправдать свое существование. Я понимаю, что это черная неблагодарность с моей стороны по отношению к Смерти, которая почему-то решила, будто я достойнее остальных. Или, может быть, она просто забыла обо мне как о чем-то неважном и не заслуживающем внимания? Мне не хочется верить в это. Главным образом потому, что она может вспомнить обо мне в самый неподходящий момент.