Унесённые ведром
Шрифт:
— Труп? — спросил капитан, обращаясь к Александру.
— Н-не знаю, — покраснел лейтенант. — Я решил сразу вам показать…
— Живой, вроде, — констатировал склонившийся над телом Синельников. — Его вот этой доской от забора прямо поперёк лба, похоже, женило. Во время последнего взрыва.
Глядя на длинный и широкий обломок выбитой из забора крепкой доски, даже видавший виды Попович поёжился.
— Чугунная, видать, у него голова, — сказал он, глядя на экипировку очередного раненого. — Только одет он как-то странно. Явно
— Погоди-ка, — пробормотал Витька, вглядываясь в лицо незнакомца. — Кого-то он мне напоминает… Не помнишь похожих ориентировок?
— Ё-моё, — тихо проговорил капитан через полминуты. — Витя, быстро его в наручники и в нашу машину! Только чтоб, не дай бог, чекисты вас не заметили! А то мы его больше никогда не увидим…
— Какие ему наручники? — не понял Синельников. — Он же еле дышит…
— Это Итальянец, Витя, — тихо пояснил Семён, воровато оглядываясь по сторонам. — Ты ведь хотел, кажется, Интерполу пособить? За орден со званием, а?
— …! — сказал Виктор, доставая пару наручников. — Охренеть можно — стажёр поймал Итальянца! Это просто праздник какой-то…
— Будем считать, что стажировка удалась, — подмигнул Попович до сих пор ничего не понимающему лейтенанту. — Витя, вы его тогда в «РАФик» пока отволоките, а я пойду с майором попытаюсь окончательно договориться насчёт наших беглецов. Может, они в Пелыме их пробьют по своей картотеке, да сразу нам и подарят.
— Давай, — кивнул старший лейтенант, азартно заковывая руки наёмного убийцы в кандалы. — Мы тебя в машине подождём.
Так закончилось, не успев толком начаться, первое боевое задание лейтенанта Казаченко.
Но когда он узнал, кого нашёл в тот день в лесу, ничуть не расстроился.
Это была хорошая стажировка.
Интересная.
Cornet Obolensky
К завтраку Фёдор спустился хмурый. Заснуть этой ночью ему так и не удалось, все мысли были заняты предстоящей сегодня продажей алмазов, во время которой, как выяснилось, вполне может начаться стрельба. И стрельба не по ёлочке с надетыми на ветви бутылками, а по Сивцову с надетой на его бренное тело шубой. Мысль о шубе немного согрела душу страдальца.
«Если меня убьют, — подумал он, — и привезут тело для похорон домой, то-то все во дворе удивятся, какая у меня роскошная одежда. Особенно расстроится Евдокия Александровна».
Тут же Фёдор вспомнил, что все соседи сейчас считают его бандитом и потому нисколько не удивятся такому наряду, подумаешь, невидаль — мёртвый бандит в мехах. Сивцов снова опечалился и вышел в холл.
Все уже завтракали, только Гиббон сидел в стороне на диване и что-то стругал ножом.
— Садись, Быня, а то остынет всё, — поприветствовал его Турист. — Чё-то ты суровый сегодня…
— Не выспался, — буркнул Фёдор, двигая к себе тарелку. — А чего там Гиббон мастерит? Весь пол
— Дубину себе строгает, — охотно объяснил Чибис, намазывая булку паштетом. — Часа два уже страдает, даже не завтракал ещё.
— Зачем ему дубина? — удивлённо покосился в сторону Гиббона Сивцов. — Для самообороны, что ли?
— Да нет, — хохотнул Турист. — Он себе второй день уже собирался костыль новый вырезать, старый-то он закинул куда-то по пьянке. В лес ему лень было хромать, так он за поленницей нашёл какую-то корягу страшенную, в руку, наверное, толщиной. Мы ему говорим: сходи в лес, отрежь себе палку какую надо. А он: ничё, говорит, эту обстругаю так, что загляденье получится! Вот и стругает второй час тупым ножом. Миллиметра два, наверное, уже сточил, скульптор хренов.
— Нормальная палка будет, — подал голос с дивана Гиббон. — Не слушай их, Фёдор Юрьевич.
— Ты ж её в случае стрельбы отбрасывать в сторону собирался, — напомнил Кислый. — А эту корягу не отбрасывать надо, а кантовать впятером, с перекурами.
За столом довольно заржали, «скульптор» же, с трудом поднявшись с дивана, погрозил всем свежеоструганной суковатой палицей.
— Ладно, ладно, — успокаивающе поднял руки к верху Турист. — Успокойся, Добрынюшка. Иди лучше кваску испей! Или чем там богатырей принято с печи подымать?
— С какой ещё печи? — не понял Гиббон, осторожно присаживаясь к столу и прислоняя свою палку к стулу. — Я с дивана иду.
— Сказок, что ли, не слушал в детстве? — удивился Кислый. — Там этот, Илья Муромец, кажется, сидел на печи тридцать лет и ещё три года…
— Нормально ему припаяли, — присвистнул Гиббон. — А последний «трёшник» за что? За побег?
— Он ходить не мог, балда, — объяснил рассказчик. — Хромал, как ты. Только на обе ноги и на тридцать три года дольше, понял?
— А дальше? — заинтересовался инвалид.
— Потом к нему в дом зашли эти… как их… короче, калеки какие-то перехожие, что ли…
— Чё у тебя за сказка? — обиделся Гиббон. — Все больные какие-то! Тот инвалид, эти калеки… Чего они — с войны все вернулись?
— Да не калеки, а калики перехожие, — поправил спорщиков Сивцов.
— А кто это? — поинтересовался Турист.
— Ну, — Фёдор неопределённо пошевелил пальцами, — были такие старички в древности. Ходили по домам, видимо. На печи заглядывали…
— Домушники, — догадался Чибис. — Во попал чувак! К нему хату обчищать пришли, а он с печи слезть не может. Ну, прикол!
— Чего дальше-то было? — поторопил Кислого заинтригованный таким оборотом дела Гиббон. — Рассказывай уже.
— Ну, зашли они, значит, — с готовностью продолжил сказочник, — калики эти в дом. Глядь, а на печи — хозяин сидит.
— Во, облом, — прокомментировал Турист. — Теперь они его, по идее, по маковке тюкнуть должны и связать. А если совсем беспредельщики, то и замочить могут.