Унесенные ветром. Том 1

Митчелл Маргарет

Не стало тихих, дремотных часов послеобеденного покоя, ибо даже если грохот битвы порой затихал, Персиковая улица во все часы дня полнилась шумом: гремели влекомые куда-то пушки; ехали санитарные фургоны; брели раненые, приковылявшие из окопов; убыстренным шагом проходили войсковые части, перебрасываемые на оборону укреплений из одного конца города в другой; сломя голову, словно от их проворства зависела судьба Конфедерации, скакали в штаб вестовые.

Жаркими ночами наступало временное затишье, но тишина эта была зловещей – слишком глубокой, слишком полной, словно и древесные лягушки, и узкокрылые кузнечики, и сонные пересмешники – все были слишком испуганы, чтобы слить свои

голоса в привычном летнем ночном хоре. Лишь время от времени звук одиночного выстрела где-то из последней линии обороны нарушал тишину.

И не раз глубокой ночью, когда Мелани спала, все огни в доме были потушены и над городом стояла мертвая тишина, Скарлетт, лежа без сна, слышала скрип отодвигаемой щеколды на калитке, а следом за этим тихий, настойчивый стук в парадную дверь.

Какие-то безликие люди в военной форме поднимались на крыльцо, и чужие, самые разные голоса взывали к ней из мрака. Порой выступавшая вперед тень изъяснялась изысканно вежливо:

– Мадам, глубоко сожалею, что отважился потревожить вас, но не позволите ли мне напиться и напоить коня?

Порой слышалась отрывистая, грубоватая горская речь, порой непривычный, чуть гнусавый говор долинных жителей далекого южного Уайтграсса, а порой певучие, протяжные звуки чужого голоса заставляли сжиматься сердце Скарлетт, воскрешая в памяти прибрежные города и образ Эллин.

– Барышня, у меня тут дружок, хотел дотащить его до госпиталя, да боюсь, далековато, как бы он раньше не загнулся. Может, оставите его у себя?

– Сударыня, жрать страсть охота. Мне бы кукурузной лепешки кусочек, ради бога, ежели я вас не обездолю.

– Простите мое вторжение, мадам, но, быть может, вы позволите провести ночь у вас на веранде… Я увидел розы, запахло жимолостью, и это так напомнило мне мой дом, что я отважился…

Нет, эти ночные видения не могли быть явью. Ей привиделся страшный сон, и все эти люди – без лица, без плоти, люди-голоса, усталые голоса, звучащие из душного мрака, – были просто частью кошмара. Напои их, дай поесть, постели им на веранде, перевяжи раны, поддержи облепленную грязью голову умирающего! Нет, это не могло происходить с нею наяву!

Однажды, в конце июля, призрак, постучавший ночью в дверь, оказался дядей Генри Гамильтоном. Дядей Генри – только без зонта, без саквояжа и без брюшка. Розовые щеки его обвисли и болтались, словно бульдожий подгрудок, и длинные седые волосы были неописуемо грязны. По нему ползали вши, он был почти совсем бос, голоден, но все так же несгибаем духом.

– Старые дураки, вроде меня, палят из старых пушек – идиотская война, – сказал он, но и Скарлетт и Мелани чувствовали, что он по-своему получает от этой войны удовольствие. В нем нуждались, как в молодом, и он делал то же, что и молодые. Да, ни в чем не отставал от молодых – куда там до него дедушке Мерриуэзеру, весело сообщил он. Дедушку совсем замучил ишиас, и капитан хотел даже отправить его домой. Но дедушка отказался наотрез. Он прямо сказал, что ему легче выносить проклятия и брань капитана, чем слащавые заботы снохи и ее неотвязные просьбы, чтобы он перестал жевать табак и мыл бороду с мылом каждый день.

Дядя Генри пробыл у них недолго, так как получил увольнительную всего на четыре часа – половину этого времени он добирался из окопов и столько же ему предстояло добираться обратно.

– Дорогие мои, я теперь не так скоро увижусь с вами, – заявил он, сидя в спальне Мелани и с наслаждением болтая натруженными ступнями в тазу с холодной водой, поставленном перед ним Скарлетт. – Нашу роту сегодня утром выводят из окопов. – Куда? – с испугом спросила Мелани, хватая его за руку.

– Что ты в меня вцепилась! –

сварливо буркнул дядя Генри. – По мне вши ползают. Война была бы чудесным пикником, кабы не вши и не дизентерия. Куда нас отправляют? Видишь ли, мне об этом не докладывали, но догадываться я могу. Если я еще кое-что понимаю, то сегодня утром мы двинемся маршем на юг, к Джонсборо.

– Господи, почему к Джонсборо?

– Потому что там состоится большое сражение, мисс. Янки всеми силами будут стараться захватить железную дорогу. А уж если они ее захватят, прости-прощай Атланта!

– Ой, дядя Генри, неужели вы считаете, что это может произойти?

– Вздор, мои дорогие! Никогда! Как это может произойти, когда там буду я. – Дядюшка Генри ухмыльнулся, глядя на их испуганные лица, потом стал серьезен. – Это будет суровая битва, девочки, и мы должны ее выиграть. Вам, конечно, известно, что янки захватили все железные дороги, кроме Мейконской? Но это еще не все. Вы, возможно, не знаете, что они держат в своих руках и все тракты, и проселочные дороги, и даже верховые тропы – все, за исключением Мак-Доновской. Атланта – в мешке, и тесемки мешка затягиваются у Джонсборо. Если янки сумеют захватить и эту дорогу, они затянут тесемки и поймают нас в мешок, как опоссума. Так что мы не намерены отдавать им дорогу… Словом, мы, быть может, не скоро увидимся, детки. Вот я и пришел попрощаться с вами и убедиться, что Скарлетт не оставила тебя, Мелани.

– Ну конечно, она здесь, со мной, – с нежностью в голосе проговорила Мелани. – Вы не тревожьтесь о нас, дядя Генри, берегите себя.

Дядюшка Генри вытер мокрые ноги о лоскутный коврик и со стоном напялил свои разваливающиеся башмаки.

– Мне пора, – сказал он. – Надо еще отшагать пять миль. Скарлетт, заверни-ка мне с собой чего-нибудь поесть. Ну, что найдется.

Поцеловав на прощание Мелани, он спустился на кухню, где Скарлетт заворачивала в салфетку несколько яблок и кукурузную лепешку.

– Дядя Генри, дела в самом деле так… так плохи?

– Так плохи? Черт побери, да! Не будь гусыней. Армия при последнем издыхании.

– Вы думаете, они доберутся до Тары?

– Ну, знаешь ли… – начал было дядюшка Генри, раздраженный этой особенностью женского ума, способного думать лишь о собственных интересах, когда на карту поставлено кое-что поважнее. Однако, поглядев на удрученное, испуганное лицо Скарлетт, старик смягчился. – Конечно, нет. Тара в пяти милях от железной дороги, а янки нужна только дорога. Ты, душечка, смыслишь в этих делах не больше, чем табуретка. – Он помолчал. – Я притопал ночью не затем, чтобы просто сказать вам обеим «до свиданья». Я принес Мелли тяжелую весть, но, поглядев на нее, просто не смог ничего ей сообщить. Так что придется тебе взять это на себя.

– Неужели Эшли?.. Вы что-нибудь узнали? Он… он умер?

– Вовсе нет. Откуда бы я мог узнать про Эшли, стоя по самый зад в грязи в окопах? – раздраженно ответствовал старый джентльмен. – Нет. Это его отец. Джона Уилкса больше нет с нами.

Скарлетт опустилась на стул, уронив сверток с едой на колени.

– Я пришел, чтобы сообщить об этом Мелани, и не смог. Придется это сделать тебе. И вот, передай ей.

Дядюшка Генри достал из кармана небольшую миниатюру покойной миссис Уилкс, пару золотых запонок и массивные золотые часы с цепочкой, на которой покачивались, позвякивая, брелоки. Узнав часы, сколько раз виденные ею в руках старого Джона Уилкса, Скарлетт наконец осознала, что отца Эшли больше нет в живых. Это оглушило ее, и она сидела не шевелясь, не в силах произнести ни слова. Дядюшка Генри кашлянул и поерзал на стуле, не решаясь поглядеть на нее, боясь увидеть слезы и совсем расстроиться.