Унесенные ветром. Том 1
Шрифт:
За рекой – янки, кругом стрельба, негры с полей что ни день бегут, и никто не знает, что с нами будет. Я думала – ума решусь. А мисс Эллин – ну хоть бы что, такая ж, как всегда. Только о дочках очень тревожилась, что нету у нас ни лекарств, ничего. И как-то раз – мы в ту ночь почитай что раз десять обтирали их, бедняжек, – она и говорит мне: «Мамушка, я бы, – говорит, – продала бы, кажется, душу дьяволу за кусочек льда, чтобы положить на лоб моим дочкам».
Она сюда никого не пускала – ни мистера Джералда, ни Розу, ни Тину, никого, только меня,
Мамушка выпрямилась и вытерла фартуком слезы.
– Ее сразу скрутило, и даже этот добряк – доктор-янки – ничего поделать не мог. Она, мисс Скарлетт, не понимала ничего. Я, бывало, кличу ее, кличу, говорю с ней, а она даже и не узнает своей Мамушки.
– А про меня.., она вспоминала? Звала меня?
– Нет, ласточка. Она думала, что она опять в Саванне, опять девочка еще. И не звала никого.
Дилси пошевелилась и опустила уснувшего ребенка себе на колени.
– Нет. Она звала, мэм. Одного человека звала.
– Цыц ты! Заткни свою краснокожую пасть! – Мамушка, дрожа от возмущения, повернулась к Дилси.
– Тише, Мамушка, тише! Кого она звала, Дилси? Папу?
– Нет, мэм. Не вашего папеньку. Это было в ту ночь, когда жгли хлопок…
– Так хлопок сожгли? Весь?.. Что ты молчишь?
– Да, мэм, сгорел он. Солдаты вытащили его из-под навеса на задний двор, подожгли и все кричали: «Во какой у нас костер – самый большой во всей Джорджии!» Урожай хлопка за три года – сто пятьдесят тысяч долларов, – все спалили одним махом!
– Светло было как днем. Даже здесь, наверху, в комнатах так стало светло – нитку можно было продеть в иголку. Мы страсть как боялись, что и дом загорится. И когда в окнах-то засветилось, мисс Эллин села на постели и громко-громко крикнула – раз и потом другой: «Филипп! Филипп!» Я такого имени отродясь не слыхала, но только это было чье-то имя и она, значит, звала кого-то.
Мамушка, окаменев, приросла к месту. Она сверлила глазами Дилси, а Скарлетт молча закрыла лицо руками. Кто такой этот Филипп, какое отношение имел он к Эллин, почему призывала она его в свой смертный час?
Долгий путь от Атланты до Тары, который должен был привести ее в объятия Эллин, пришел к концу, и перед Скарлетт воздвиглась глухая стена. Никогда уже больше не уснет она безмятежно, как ребенок, под отчим кровом, окруженная любовью и заботами Эллин, ощущая их на себе, словно мягкое пуховое одеяло. Не было больше тихой пристани, и все казалось ненадежным и непрочным. И не было пути ни назад, ни в сторону – тупик, глухая стена. И ношу свою она не могла переложить на чьи-то другие плечи. Отец стар и не в себе от горя; сестры больны; Мелани чуть жива; дети беспомощны, а кучка негров взирает на нее с детской доверчивостью, ходит за ней по пятам, твердо зная, что старшая дочь Эллин будет для всех столь же надежным оплотом, каким была ее мать.
За окном всходила
Так что же ей теперь делать? Конечно, тетушка Питти и Бэрры в Мейконе могут взять к себе Мелани с младенцем. Если сестры поправятся, родные Эллин должны будут – пусть даже им это не очень по душе – позаботиться о них. А она и Джералд могут обратиться за помощью к дядюшкам Джеймсу и Эндрю.
Скарлетт поглядела на два исхудалых тела, разметавшиеся на потемневших от пролитой воды простынях. Она не испытывала любви к Сьюлин и сейчас внезапно поняла это с полной отчетливостью. Да, она никогда ее не любила. Не так уж сильно привязана она и к Кэррин – все слабые существа не вызывали в ней симпатии. Но они одной с ней плоти и крови, они частица Тары. Нет, не может она допустить, чтобы они жили у тетушек, на положении бедных родственниц. Чтобы кто-то из О’Хара жил у кого-то из милости, на чужих хлебах! Нет, этому не бывать!
Так неужели нет выхода из этого тупика? Ее усталый мозг отказывался соображать. Она медленно, словно воздух был плотным, как вода, подняла руки и поднесла их к вискам. Потом взяла тыквенную бутыль, установленную между стаканами и пузырьками, и заглянула в нее. На дне оставалось еще немного виски – при этом тусклом свете невозможно было понять сколько. Странно, что резкий запах виски уже не вызывал в ней отвращения. Она сделала несколько медленных глотков, но виски на этот раз не обожгло ей горло – просто тепло разлилось по всему телу, погружая его в оцепенение.
Она положила на стол пустую бутылку и поглядела вокруг. Все это сон: душная, тускло освещенная комната; два тощих тела на кровати; Мамушка – огромное, бесформенное нечто, примостившееся возле; Дилси – неподвижное бронзовое изваяние с розовым комочком, уснувшим у ее темной груди… Все это сон, и когда она проснется, из кухни потянет жареным беконом, за окнами прозвучат гортанные голоса негров, заскрипят колеса выезжающих в поле повозок, а рука Эллин мягко, но настойчиво тронет ее за плечо.
А потом она увидела, что лежит у себя в комнате, на своей кровати, в окно льется слабый свет луны и Мамушка с Дилси раздевают ее. Она была уже избавлена от мук, причиняемых тугим корсетом, и могла легко и свободно дышать всей грудью. Она чувствовала, как с нее осторожно стягивают чулки, слышала невнятное, успокаивающее бормотание Мамушки, обмывавшей ее натруженные ступни… Как прохладна вода, как хорошо лежать здесь, на мягкой постели, и чувствовать себя ребенком! Она глубоко вздохнула и закрыла глаза… Пролетело какое-то мгновение, а быть может, вечность, и она уже была одна, и в комнате стало светлее, и луна заливала сиянием ее постель.