Унесенные ветром

Митчелл Маргарет

Питер глубоко втянул в себя воздух, морщины на его лбу обозначились резче, но он продолжал пристально смотреть вперед. За всю его жизнь ни один белый ни разу еще не обозвал его «ниггером». Другие негры — да, обзывали. Но белые — никогда. И чтобы про него сказали, будто он недостоин доверия, да еще обозвали «старым псом» — это его-то, Питера, который всю свою жизнь был достойной опорой дома Гамильтонов!

Скарлетт скорее почувствовала, чем увидела, как задрожал от оскорбленной гордости черный подбородок, и слепая ярость обуяла ее. Она с холодным презрением слушала, как эти женщины поносили армию конфедератов, ругали на чем свет стоит Джефа Дэвиса и обвиняли южан в том, что они убивают и мучают своих

рабов. Если бы речь шла об ее честности и добродетели, она, блюдя свою выгоду, снесла бы оскорбления. Но от сознания, что эти идиотки оскорбили преданного старого негра, она вспыхнула, как порох от зажженной спички. На секунду взгляд ее остановился на большом пистолете, который торчал у Питера за поясом, и руки зачесались схватить его. Всех бы их перестрелять, этих наглых, невежественных хамов-завоевателей. Но она только крепко стиснула зубы, так что желваки заходили на скулах, твердя себе, что не пришло еще время сказать янки, что она о них думает. Когда-нибудь это время придет. Ей-богу, придет! Но не сейчас.

— Дядюшка Питер — член нашей семьи, — сказала она дрожащим голосом. — Всего хорошего. Поехали, Питер.

Питер так огрел лошадь хлыстом, что испуганное животное рванулось вперед и двуколка запрыгала по камням, а до Скарлетт донесся удивленный голос женщины из Мэна:

— Член ее семьи? Она что, хотела сказать — родственник? Но он же совсем черный.

«Черт бы их подрал! Да их надо уничтожить, смести с лица земли. Набрать бы мне только побольше денег — уж тогда я плюну им в лицо. Я…»

Она взглянула на Питера и увидела, что по носу его катится слеза. И такая нежность, такая горечь за его униженное достоинство охватила Скарлетт, что и у нее защипало глаза. Ей стало больно, точно при ней бессмысленно жестоко обидели ребенка. Эти женщины обидели дядюшку Питера — Питера, который прошел с полковником Гамильтоном Мексиканскую войну, Питера, который держал хозяина на руках в его смертный час, Питера, который вырастил Мелли и Чарлза, который заботился о непутевой, глупенькой Питтипэт, «потрухал» за ней, когда она бежала из города, после поражения «добыл» лошадь и привез ее из Мэйкона через разрушенную войной страну. И они еще говорят, что нельзя доверять неграм!

— Питер, — сказала она, и голос ее прервался; она положила руку на его тощее плечо. — Мне стыдно, что ты плачешь. Да разве можно обращать на них внимание! Ведь они всего лишь янки, проклятые янки!

— Но они говорили при мне, точно я мул и человеческих слов не понимаю, точно я какой африканец и не знаю, о чем они толкуют, — сказал Питер, шумно шмыгнув носом. — И они обозвали меня ниггером, а меня еще ни один белый не называл ниггером, да еще обозвали вашим старым псом и сказали, что ниггерам доверять нельзя! Это мне-то нельзя доверять! Да ведь когда старый полковник умирал, что он сказал мне? «Слушай, Питер! Приглядывай за моими детьми. И позаботься о нашей мисс Питтипэт, — сказал он, — потому как ума у нее не больше, чем у кузнечика». И разве плохо я о ней заботился столько лет…

— Сам архангел Гавриил не мог бы о ней лучше заботиться, — стремясь успокоить его, сказала Скарлетт. — Мы бы просто пропали без тебя.

— Да уж, мэм, премного благодарен вам, мэм. Я-то это знаю, и вы знаете, а вот янки не знают и знать не хотят. Ну, чего они нос в наши дела-то суют, мисс Скарлетт? Они же не понимают нас, конфедератов.

Скарлетт промолчала, ибо ею все еще владел гнев, который она не смогла излить на женщин-янки. Так, в молчании, они и поехали дальше домой. Питер перестал шмыгать носом, зато его нижняя губа начала вытягиваться, пока не опустилась чуть не до подбородка. Теперь, когда первая обида немного поутихла, в нем стало нарастать возмущение.

А Скарлетт думала: какие чертовски странные люди эти янки! Те женщины,

видно, считали, что раз дядюшка Питер черный, значит, у него нет ушей, чтобы слышать, и нет чувств, столь же легко ранимых, как у них самих. Янки не знают, что с неграми надо обращаться мягко, как с детьми, надо наставлять их, хвалить, баловать, журить. Не понимают они негров, как не понимают и отношений между неграми и их бывшими хозяевами. А ведь они вели войну за то, чтобы освободить негров. Теперь же, освободив, не желают иметь с ними ничего общего — разве что используют их, чтобы держать в страхе южан. Они не любят негров, не верят им, не понимают их и, однако же, именно они кричат о том, что южане не умеют с ними обращаться.

Не доверять черным! Да Скарлетт доверяла им куда больше, чем многим белым, и, уж конечно, больше, чем любому янки. У негров столько преданности, столько бескорыстия, столько любви — никаким кнутом этого из них не выбьешь, никакими деньгами не купишь. Скарлетт вспомнила о горстке верных слуг, которые остались с ней в Таре, когда в любую минуту могли нагрянуть янки, хотя никто не мешал им удрать или присоединиться к войскам и вести привольную жизнь. Но они остались. Скарлетт вспомнила о Дилси, собиравшей хлопок в полях вместе с ней, о Порке, рисковавшем жизнью, залезая в соседские курятники, чтобы накормить их семью; о Мамушке, ездившей с ней в Атланту, чтобы уберечь ее от беды. Она вспомнила о слугах своих соседей, которые оставались дома, оберегая своих хозяек, пока мужчины сражались на фронте, и как они бежали с хозяйками, терпя все ужасы войны, выхаживали раненых, хоронили мертвых, утешали пострадавших, трудились, клянчили, воровали, чтобы в господском доме на столе всегда была еда. Даже сейчас, несмотря на все чудеса, обещанные Бюро вольных людей, они не уходили от хозяев и трудились куда больше, чем когда-либо во времена рабства. Но янки не понимают этого и никогда не поймут.

— А ведь именно они сделали тебя свободным, — громко произнесла она.

— Нет, мэм! Они меня свободным не сделали. Я бы в жизни не позволил этакой падали делать меня свободным, — возмущенно произнес Питер. — Все равно я принадлежу мисс Питти, и, когда помру, она похоронит меня на семейном кладбище Гамильтонов, где у меня есть место… Да уж моя мисс крепко рассердится, когда я расскажу ей, как вы позволили этим женам янок оскорблять меня.

— Ничего я им не позволяла! — от удивления невольно повысила голос Скарлетт.

— Нет, позволили, мисс Скарлетт, — сказал Питер, еще дальше выпячивая губу. — Ни вам, ни мне нечего было останавливаться с этими янками, чтоб они оскорбляли меня. Не беседовали бы вы с ними, они и не назвали бы меня мулом или там африканцем. И не защищали вы меня тоже.

— Как это не защищала! — воскликнула Скарлетт, глубоко уязвленная его словами. — Разве я не сказала им, что ты — член нашей семьи?

— Какая же это защита? Вы просто сказали правду, — заявил Питер. — Мисс Скарлетт, не должны вы иметь дело с янками, нечего вам с ними знаться. Никакая другая леди так себя не ведет. Мисс Питти, к примеру, даже своих маленьких туфелек об такую падаль не вытерла бы. Нет, не понравится ей, когда я расскажу, что они про меня говорили.

Осуждение Питера Скарлетт восприняла гораздо болезненнее, чем все, что говорили Фрэнк, или тетя Питти, или соседи, — ей это было настолько неприятно, что захотелось схватить старого негра и трясти до тех пор, пока его беззубые десна не застучат друг о друга. Питер сказал правду, но ей неприятно было слышать это от негра, да к тому же от своего, домашнего. Когда уж и слуги недостаточно высокого о тебе мнения — большего оскорбления для южанина нельзя и придумать.

— Старый пес! — буркнул Питер. — Я так думаю, мисс Питти больше не захочет, чтобы я после этого вас возил. Нет, мэм!