Унесенные ветром
Шрифт:
— Ты шутишь!
— Я, понятно, знал, что удивлю вас, и вот о чем я вас прошу, Скарлетт: не спорьте вы с ней, и не ругайте ее, и не насмешничайте. Отпустите. Сейчас она только этого и хочет. Сердце у нее разбито.
— Но, мать пресвятая богородица! У многих людей сердце разбито, однако они же не бегут в монастырь. Возьми, к примеру, меня. Я потеряла мужа.
— Но сердце-то у вас не разбито, — спокойно возразил Уилл и, подняв соломинку с пола повозки, сунул ее в рот и принялся не спеша жевать.
Скарлетт не нашла, что возразить. Когда ей говорили в лицо правду, сколь бы неприятна она ни была, в глубине души
— Обещайте, что не будете докучать ей.
— Да ладно, обещаю. — И она посмотрела на него с удивлением, совсем уже другими глазами. Уилл ведь любит Кэррин, до сих пор любит, причем так сильно, что сумел ее понять, встать на ее сторону и теперь старается облегчить ей бегство из жизни. И однако же, он хочет жениться на Сьюлин. — Ну, а как же все-таки насчет Сьюлин? Она ведь глубоко безразлична тебе, правда?
— О нет, не совсем, — сказал он, вынимая изо рта соломинку и с величайшим интересом разглядывая ее. — Сьюлин вовсе не такая плохая, как вы думаете, Скарлетт. Мне кажется, мы вполне поладим. Сьюлин ведь такая оттого, что ей охота иметь мужа и детей, а этого любой женщине охота.
Повозку трясло на неровной дороге, и какое-то время они ехали молча, так что Скарлетт могла обдумать его слова. Что-то тут есть, невидимое на первый взгляд, глубоко сокрытое и очень важное, что побуждает мягкого, незлобивого Уилла жениться на этой зануде Сьюлин.
— Ты не сказал мне настоящей причины, Уилл. Я все-таки — глава семьи и имею право знать.
— Правильно, — сказал Уилл, — и, думаю, вы меня поймете. Не могу я расстаться с Тарой. Это мой дом, Скарлетт, единственный дом, который у меня когда-либо был, я люблю здесь каждый камень. И работал я у вас так, как если бы Тара была моя. А когда во что-то вкладываешь свой труд, начинаешь это любить. Вы меня понимаете?
Она его понимала и, услышав, что он любит то же, что больше всего на свете любит она, почувствовала особую к нему теплоту.
— И вот как я рассудил. Папеньки вашего не стало, Кэррин уходит в монастырь, в Таре остаемся мы со Сьюлин, а это значит, что я не смогу жить в Таре, если не женюсь на ней. Вы ведь знаете, какие у людей языки.
— Но… но, Уилл, есть же еще Мелани и Эшли…
При имени Эшли он повернулся и посмотрел на нее — светлые глаза его были непроницаемы. Однако у Скарлетт возникло чувство, что Уиллу все известно про нее и Эшли, что он все понимает и не порицает, но и не одобряет.
— Они скоро уедут.
— Уедут? Куда? Тара — их дом в такой же мере, как и твой.
— Нет, это не их дом. Это и грызет Эшли. Тара — не его дом, и он считает, что не отрабатывает своего содержания. Очень он плохой фермер, и понимает это. Бог видит, как он старается, но не создан он для сельских дел, и вы это знаете не хуже меня. Колет дрова — того и гляди, ногу оттяпает. Да он прямой борозды проложить не может — заставь маленького Бо идти за плугом, получится, наверно, не хуже, а уж про то, как и что сажать и сеять, он вам такие чудеса нагородит, хоть книгу пиши. Но не его тут вина. Просто он был воспитан иначе. И очень его мучает то, что он, мужчина, живет в Таре милостью женщины и почти ничем не может ей отплатить.
— Милостью? Неужели он когда-нибудь говорил…
— Нет, он ни разу слова не сказал такого. Вы же знаете
— Работу? Какую работу? Где?
— Да я точно не знаю, но вроде он сказал, что намерен двинуться на Север. У него есть приятель янки в Нью-Йорке, и тот написал ему, что там можно устроиться на работу в банк.
— Ах, нет! — из самых недр души вырвалось у Скарлетт, и Уилл снова посмотрел на нее тем особым взглядом.
— Может, так оно всем будет лучше, если он уедет на Север.
— Нет! Нет! Я этого не считаю.
Мысль Скарлетт лихорадочно работала. Не может Эшли уехать на Север! Ведь это значит, что она, скорее всего, никогда больше его не увидит. Хоть она и не видела его уже несколько месяцев и не говорила с ним наедине с той роковой встречи во фруктовом саду, она ежедневно думала о нем и была счастлива, что он нашел приют под ее крышей. Посылая Уиллу деньги, она всякий раз радовалась тому, что каждый посланный ею доллар немного облегчает жизнь и Эшли. Конечно, фермер он никудышный. Он был рожден для лучшей доли, с гордостью подумала она. Был рожден, чтобы властвовать, жить в большом доме, ездить на великолепных лошадях, читать стихи и повелевать неграми. Правда, теперь нет больше поместий, нет ни лошадей, ни негров, и осталось мало книг, но это ничего не меняет. Не так Эшли воспитан, чтобы ходить за плугом и обтесывать колья для ограды. Что же тут удивительного, если он хочет уехать из Тары.
Но не может она отпустить его из Джорджии. На крайний случай, она заставит Фрэнка дать ему работу в лавке — пусть рассчитает мальчишку, который стоит у него сейчас за прилавком. Но нет, не должен Эшли стоять за прилавком, как не должен идти за плугом. Чтобы Уилкс стал лавочником! Да никогда! Но можно же для него что-то придумать — да, конечно, лесопилка! При этой мысли Скарлетт почувствовала такое облегчение, что даже заулыбалась. Но примет ли он такое предложение от нее? Не сочтет ли и это милостью? Надо так все обставить, чтобы он думал, будто оказывает ей услугу. Она рассчитает мистера Джонсона и поставит Эшли на старую лесопилку, а Хью будет заниматься новой. Она объяснит Эшли, что слабое здоровье да и дела в лавке не позволяют Фрэнку помогать ей, а она сейчас в таком положении, что ей просто необходима помощь.
Уж как-нибудь она заставит его поверить, что просто не может без него обойтись. Она дала бы ему половину прибыли от лесопилки, только бы он согласился, — что угодно дала бы, лишь бы он остался при ней, лишь бы видеть, как лицо его озаряется улыбкой, лишь бы поймать в его взгляде то, что он так тщательно скрывает: неизбывную любовь к ней. Но, поклялась она себе, никогда, никогда не станет она больше вытягивать из него слова любви, никогда не будет вынуждать его поступиться этой дурацкой честью, которую он ставит выше любви. Надо будет как-то деликатно дать ему это понять. Иначе он может отказаться, опасаясь новой сцены вроде того душераздирающего объяснения, которое между ними произошло.