Унгерн: Демон монгольских степей

Шишов Алексей Васильевич

При наведении порядка в людской толпе, где преобладали серые шинели, забайкальские казаки, особенно урядники, покрикивали грозно и немногословно:

— Порядок! Должен быть порядок!..

Порой они, одаривая плёткой какого-нибудь подвыпившего солдата, ругали его на своём языке, произнося матерные слова по-русски. При этом монгольского типа лица почти ничего не выражали, кроме служебного рвения.

Протолкавшись поближе к оцеплению, Унгерн спросил оказавшегося рядом артиллерийского фельдфебеля в чёрной мохнатой маньчжурской

папахе и с нашивками сверхсрочнослужащего на рукаве выгоревшей от солнца гимнастёрки:

— Чьи казаки?

— Местные. Конвойная команда городского головы. Верхнеудинские буряты.

— Красиво смотрятся даже в городе. Уже не говоря о степи.

— Ещё бы. Прирождённые пастухи. Здесь в Забайкалье стад не счесть. Тысячные табуны коней ходят.

— А как они показали себя на войне? Ведь вы, фельдфебель, прибыли в Верхнеудинск из Маньчжурии?

— Из неё треклятой. За пополнением прибыл для дивизиона мортир. А воюют забайкальцы-казаки на славу. Лучшая кавалерия у командующего нашего, генерала Куропаткина.

— Любопытно.

— Что любопытно? Вот будете по Гаоляну маршировать или ползать на флангах, на казачков и насмотритесь. Только не всё бывает ладно там у верхнеудинских бурятских казаков.

— Почему?

— Видишь забайкальские лампасы? Жёлтые. А лица? Людей здешней Азии.

— Ну и что из этого?

— А вот что. Японские кавалеристы тоже жёлтые лампасы на штанах носят. И лица схожи. Были случаи, когда казаков-бурят наши вновь прибывшие пехотинцы за японцев принимали. Стрелять по ним начинали, а те, само собой, в ответ. Люди гибли и ранения получали, пока не разбирались, что свои.

— А вам самим приходилось бывать в таких переделках?

— Мне нет. Но вот свидетелем такого боя раз бывал. У железнодорожной станции это было, где мой дивизион с мортирами сгружался. Вместе с нами выгружался батальон стрелков из полка, прибывшего аж из-под Москвы. Тот взвод, что за станцию вышел, видит в лощине спешенных конников. Сидят, как в засаде.

— Ну и что? Ведь дело в армейском тылу было.

— Московские стрелки испугались: лица азиатов, лампасы, видно хорошо, жёлтые. Как у японской кавалерии. Стрелки на землю бросились, винтовки с плеч поснимали и давай по казакам стрелять. Такой стрекот стоял, слов нет.

— Чем дело-то закончилось?

— Буряты отвечать стали. Пока разобрались — раненых десяток с двух сторон. А двух пехотинцев, ещё пороху не нюхавших на войне, отпели и зарыли тут, у станции.

— Грустная история. Ничего не скажешь. Но поучительная.

— Грустная не грустная, а просто фронтовая. Сами-то откуда будете в погонах вольноопределяющегося?

— Из столицы. Заканчивал Морской корпус, да не успел до этой войны выпуститься.

— Значит, решил повоевать за Отечество с японцами?

— Значит, так. Где-то должен военный человек сражаться за Россию хоть раз в жизни.

— Жизнь

у тебя, если судить по годам, ещё долгая. Навоюешься до моих лет ещё досыта. Успеешь всего навидаться, не только этой Маньчжурии...

Повоевать на маньчжурских полях войны вольноопределяющемуся барону Роману Унгерну-Штернбергу почти не пришлось. Долго ехал в Китай по Транссибу, долго ходили документы по окружному штабу и Морскому военному ведомству, не сразу его полк сибирских стрелков послали в бой на передовую.

Однако доброволец-кадет отличиться всё-таки на большой войне успел. В самый её последний момент, когда русские армии встали на Сыпингайской позиции. Японцы тогда атаковать так и не решились.

Дело было под Ю-хуан-тунем, в ходе проигранного Куропаткиным Мукденского сражения. Тогда пехотинцы полка, в котором вольноопределяющийся барон Унгерн временно выполнял должность взводного командира (старшего унтер-офицера ранило, и его отослали в тыловой лазарет), поддержали атакой соседей, поистративших силы в схватке за китайское селение, название которого выговаривалось с большим трудом и плохо запоминалось.

Сохранилось описание того боя за Ю-хуан-тунь очевидца событий. Правда, он смог охватить в своих воспоминаниях только часть, описать только то, чему был лично свидетель:

«...От целого Юрьевского полка осталось в строю уже несколько сот нижних чинов при 2 офицерах, но эти жалкие остатки всё ещё дрались и удерживали теперь за собой только самую восточную окраину Ю-хуан-туня.

…В деревне шла усиленная ружейная перестрелка.

…Высоко в воздухе, перелетая через наши головы, зашипели шимозы и шрампели, лопаясь где-то далеко сзади нас...

Поглядев в сторону Мукдена, я увидел, что на горизонте, растянувшись версты на две, редкой цепью наступает наш полк, держась своим центром направления на Ю-хуан-тунь...

По мере приближения первой цепи за ней обозначились ещё две таких же.

Оказалось, что главнокомандующий, узнав о поражении юрьевцев, приказал взять Ю-хуан-тунь обратно. Это шли на него в атаку Лифляндский, Козловский и Севский полки.

Чем ближе подходил... шедший впереди полк, тем сильнее становился огонь японцев.

Вдруг передняя шеренга наша, разомкнутая шагов на 10 дистанции, залегла в шагах 200», и дала залп по фанзам.

…После первого же залпа наша цепь встала и побежала…

Первая шеренга… залегла. За нею подвигались новые. Шрампели и шимозы лопались кругом, вырывая то тут, то там отдельных людей.

Там, где образовывались широкие промежутки в шеренгах, слышались крики: «Подравнивайся, держи дистанцию!», и всё неслось вперёд.

Вот за одной из шеренг идёт патронная двуколка...