Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Какую помощь может оказать вашей команде главнокомандующий?
— Нужно, ваше превосходительство, дать директиву по армии, чтобы из полков выделялись дополнительные патрули для охраны тыловых коммуникаций и поддержания порядка на них.
— Хорошо. Такая телеграмма в армейские штабы будет отдана сегодня же.
Так вольноопределяющийся Роман Унгерн-Штернберг стал «нештатным» сотрудником военной жандармерии в ранге старшего патруля на дороге, ведущей в Сыпингай из китайского посёлка на берегах Сунгари. Дали ему в команду четырёх солдат. Сила тылового дозора состояла
Старший патруля скоро стал на этой прифронтовой дороге приметной личностью. Нижние чины подвергались самой строгой проверке документов. Не одного из них Унгерн отправил в сопровождении стрелка-сибиряка под арест в ближайшую военную комендатуру за отсутствие предписаний, дающих право на пребывание вне своего полка или артиллерийской части. «Шатающиеся» китайцы стали обходить пост на дороге стороной.
Случались дела и посерьёзнее. Однажды стрелки остановили для проверки бравого конного кавказца, обвешанного оружием, но без погон, гнавшего перед собой с десяток мулов. Видно было, что всадник торопится к Сыпингаю, чтобы доставить туда «пополнение» в армейский транспорт.
Унгерну вид кавказца не понравился. С указаниями жандармского подполковника Шершова на сей счёт ознакомили его и других старших патрулей ещё в полковом штабе. Первым высказался обладатель мулов:
— Моё почтение вам, уважаемые. Я приказчик армейского подрядчика Громова. Слыхали о таком?
— Как не слыхать. Он всю армию мясными порциями кормит начиная от Мукдена и дальше.
Вот то-то. Подрядчик Громов мой хозяин.
— Понятно. А мулы чьи?
— Мулы тоже его. Купил у местных китайцев на Сунгари для транспортных обозов. Хорошо заплатил, потому и выбрал лучшую скотину.
— Нужное дело. Покажите купчие на мулов.
— Какие купчие? Ударили по рукам, и всё тут. Я им хозяйское серебро, а они мне — мулов. Тороплюсь в армию, Громов меня, наверное, уже заждался.
— Все закупки для армии в Маньчжурии совершаются по купчим на русском языке. Китайцы подписывают их безо всякого. Так есть у вас купчая на этот скот или нет?
— Нет. Мне подрядчик сказал: купчая не обязательна. Лишь бы дело было сделано быстро.
— В комендатуре разберутся. С коня слезть и оружие сдать. Вы арестованы вместе с вашими мулами...
Арестованного кавказца, всем своим видом показывавшего возмущение случившимся, отправили в Сыпингай под охраной двух самых надёжных стрелков. Унгерн приказал гнать туда и половину мулов «неизвестного происхождения». Вторую половину доставили в полк, чтобы пополнить его обозный транспорт. Начальник штаба тогда спросил вольноопределяющегося:
— А не правильнее ли было, барон, отконвоировать весь этот скот в Сыпингай?
— Считаю, что неправильно. Мулов надо оставить в полку.
— Почему?
— Война кормится войною. Так было и будет всегда. А у нас в полку тыловые повозки бросают, когда лошади дохнут.
— Что ж, тогда надо брать скотину в полк, лишь
— Не посмеют. Если бы хотели, то давно бы догнали этого конокрада. Китаец — не пастух бурят или монгол...
На сыпингайской дороге бывали и другие встречи. Деревушки стояли здесь густо: то три фанзы, то десяток. Но все они, большие и малые, были обнесены глинобитными стенками, главной защитой беззащитных маньчжурских крестьян от разбойников-хунхузов. В хунхузы шли все, кто не в ладах был с провинциальной властью: беглые солдаты армий местных дзянцзюней — губернаторов, солдаты, безработные, бежавшие из тюрем и от жестокого наказания, просто люди, как говорится, с тёмным прошлом и скрывавшиеся от наказания правосудия.
В одной из таких придорожных деревушек сибирские стрелки схватили разбойника, прибежав на крики китайцев. Он попался потому, что, встав на одно колено, выстрелил по набегавшим из фитильного ружья и пытался его зарядить снова. Остальные грабители усидели скрыться в густых зарослях китайского проса — гаоляна, в которых мог спрятаться и всадник, будучи на коне.
Хунхуза обезоружили и связали. Когда он пришёл в себя от неожиданности (крестьяне почти никогда не оказывали сопротивления отрядам грабителей), на его лицо легла печать безучастности и полного презрения к смерти. Русские военные в таких случаях передавали схваченных разбойников китайским чиновникам, а местная полиция своими руками творила по законам империи Цинь правосудие. В тюрьмы хунхузов сажали редко: обычно им при стечении местных жителей публично отрубали головы.
Пойманного сибирскими стрелками разбойника ждала, безо всякого сомнения, такая же участь, поэтому он гордо держал голову с традиционной для китайцев косичкой. В деревне нашёлся переводчик, местный житель, который ходил на заработки в российское Приморье, был там землекопом при возведении причалов во Владивостоке. Поработал землекопом и при строительстве Порт-Артурской крепости среди нескольких десятков подобных себе китайских крестьян. В итоге выучился довольно сносно говорить и понимать по-русски.
Связанного хунхуза Унгерн допрашивал в присутствии молчаливо столпившихся крестьян, одетых так же, как и разбойник, с такими же длинными косичками. Спрашивал через добровольного переводчика:
— Разбойник? Грабитель?
— Нет, я хунхуз, господин.
— Кто у тебя командир? Из какой ты шайки?
— Из отряда ихэтуаня Хан-дэн-гю.
— Но он же в японской зоне. Как ваша шайка здесь оказалась?
— Голодно было. Решили перебраться в Цицикарскую провинцию. Здесь мало вокруг русской армии хунхузов.
— Хан-дэн-гю вам платил жалованье?
— Платил, но мало. Наоборот, требовал, чтобы мы с крестьян, как мандарины, налог собирали серебряной монетой.
— Если бы я тебе платил, пошёл бы ты ко мне служить?
— Пошёл бы. Кто платит деньги хунхузу, тот его хозяин.
— И тебе всё равно, кто платит деньги за службу, на которой можно быть убитым. Даже если он не китаец?
— Всё равно, господин.
— Ты знаешь, что тебя ждёт в полицейском участке Сыпингая, куда тебя сейчас поведут?