Уничтожить Париж
Шрифт:
— Глупцы! — заорал Шлюкбебир, потрясая кулаком. — Не думайте, что вышли из воды сухими! Мы, гестаповцы, никому не даем выйти сухим из воды! И учтите, вы сейчас не на фронте. Может быть, в окопах вам разрешалось отбиться от рук, но здесь — нет! Вы имеете дело с гестапо! Предупреждаю! Мы не знаем жалости! Те, кто предал своего фюрера, должны понести кару!
Несколько одобрительных кивков сзади. У Шлюкбебира появилась пена у рта. Он заплясал возле стола и так стукнул по нему кулаком, что графин свалился на пол.
— Герр криминальрат!
К моему крайнему ужасу, это встал Порта. И одарил взбешенного
— Вы сказали, что гестапо хочет помочь нам?
Изумленный стон всего зала. Вся вторая рота свирепо уставилась на него.
— И что? — спросил Шлюкбебир.
— Со всем смирением и почтительностью хочу подать жалобу. Обращаются с нами дурно.
С бесконечной скорбью Порта нагнулся и достал из голенища какую-то объемистую книжицу.
— В последние четыре месяца, — сказал он, — мы не получали положенного сахара. — Перевернул страницу и постукал по ней пальцем. — По два грамма на человека [147] за каждым приемом пищи, вот что здесь сказано.
147
Может быть, все же по двадцать граммов? — Прим. ред.
Шлюкбебир, сощурясь, посмотрел на него, потом щелкнул пальцами.
— Интенданта сюда!
Двое бандитов в кожаных пальто отправились искать беднягу. Шлюкбебир неотрывно наблюдал за ним, когда его привели.
— Интендант! Мне сказали, что солдаты четыре месяца не получают положенного сахара! Неужели это правда?
Интендант совершенно равнодушно пожал плечами.
— Конечно, правда. Полк не получал сахара.
— Понятно. Спасибо. — Шлюкбебир торжествующе повернулся к Порте. — На этом этапе войны только глупец или предатель будет беспокоиться из-за двух жалких граммов сахара! Мы все должны приносить жертвы. Твоя жалоба отвергнута.
— Тогда я хочу подать другую, — очень твердо сказал Порта. — За последние четыре месяца я не получал положенных сапог. Я неоднократно жаловался на это, и в последний раз мне сурово угрожали. Не думаю, что это правильно и справедливо; не думаю также, что так считает гестапо, принимающее наши интересы, как вы сказали, близко к сердцу. Солдаты, сражающиеся за фюрера, должны требовать удовлетворения своих прав, не выслушивая угроз. Что сказал бы фюрер, если б узнал об этом? Посмотрите, какие на мне сапоги! — Порта поднял ногу и вытянул в сторону Шлюкбебира. — Я вынужден покупать их за свои деньги.
Шлюкбебир смотрел на сапоги с ужасом и любопытством. Разумеется, они были не армейского образца и шились не в Третьем рейхе. Гауптфельдфебель Гофман в конце зала раздраженно улыбнулся. Казалось, Порта на сей раз хватил слегка через край. В конце концов, кто хоть раз слышал о выдаче сапог?
— Кто хоть раз слышал о выдаче сапог? — спросил Шлюкбебир.
— Но об этом сказано здесь! — Порта полез в карман и достал другую книжку. — Статья двенадцать триста шестьдесят пять, пункт четыре А, пятая строчка: «Каждый солдат, младший командир и офицер, который сам покупает себе сапоги, должен получать двенадцать пфеннигов в день специально для этой цели».
Порта дружелюбно улыбнулся. Мышцы непроницаемых лиц гестаповцев начали подергиваться
— И долго, — машинально спросил Шлюкбебир, — ты не получал денег?
— Очень долго! Однако вел счет. Сейчас я должен получить семнадцать рейхсмарок двадцать четыре пфеннига. Через час будет тридцать шесть пфеннигов.
Гофман внезапно выбежал из строя.
— Это смехотворно! В жизни не слышал такой нелепости. Деньги на сапоги, надо же! Идет война, а ты думаешь о деньгах на сапоги! Интересно, что сказал бы генерал фон Хольтиц по этому поводу!
— И мне интересно, — искренним тоном ответил Порта. — К сожалению, те мелочи, которые волнуют нас, простых солдат, не доводят до сведения тех, кто обладает высокой властью. Они могут показаться вам пустячными, но, поверьте, для нас значат очень много.
— Обер-ефрейтор Порта, приказываю немедленно прекратить отнимать у всех время! Еще одно слово, и я могу сделать то, о чем мы оба пожалеем — но ты больше, чем я! Терпение мое на исходе — и это говорит уже армия, не гестапо!
Шлюкбебир повернулся, схватил чей-то графин с водой и стал жадно пить. Надо же, говорит армия! А что она возомнила о себе? В Третьем рейхе воцарилась бы жуткая анархия, если б армия пришла к власти. Он допил воду и стал искать взглядом еще графин.
— Пора бы ему пойти отлить, — пробормотал Малыш.
— Прошу прощения, — почтительно обратился Порта к Гофману, — но знаете ли вы, что начальнику категорически запрещено угрожать подчиненному, когда он приносит жалобу? Это может привести к весьма серьезным последствиям. Я прочел об этом буквально вчера и где-то сделал пометку… Устав, сорок вторая страница, третья строчка… Подписано оберстлейтенантом из штаба генерала Райберта. Я подумал, мне следует довести это до вашего сведения.
Гофман отвернулся, лицо его побагровело. Кулаки гауптфельдфебеля сжимались и разжимались. Мне стало его жаль. Я сам готов бывал ударить Порту, когда он начинал говорить таким елейным, слащавым тоном.
Шлюкбебир, казалось, колебался. Его явно раздражало, что этот неотесанный обер-ефрейтор отнимает у него время. С другой стороны, нельзя было отрицать, что этот человек знает устав от корки до корки, знает свои права, и разве не сам фюрер сказал: «Один закон для тех, кто внизу, и тех, кто наверху»?
В дальнем конце зала лейтенант Лёве с надменной улыбкой на губах прислонялся к стене. Он сам не раз терпел подобное от Порты и наверняка веселился, видя, как другие становятся его жертвой.
— Обер-ефрейтор, — спросил Шлюкбебир приветливо, дружелюбно, — подал ты счет на те деньги, которые тебе положены?
— Конечно, подал! — возмущенно ответил Порта.
Гофман резко повернулся.
— Это ложь! Нелепая ложь! Этот олух не может даже толком расписаться, тем более составить счет! А что до сапог, которые у него на ногах, могу сказать, откуда они у него… он стащил их, как и все остальное! И теперь хочет содрать за них деньги с армии! Надо же! — И взволнованно заходил по залу. — Я три года наблюдал за этим человеком. Он психопат, мошенник и вор! Можете не сомневаться, что кофе украл он! Его нужно немедленно арестовать, он позорит армию!