Уничтожьте всех дикарей
Шрифт:
На туарегов не охотятся, как на туземцев на Амазонке или в джунглях Борнео, но основа их жизни исчезает, как тающая льдинка. Многим удаётся перепрыгнуть на другие льдины. Старые верблюжьи дворики стали теперь автомастерскими и заправочными станциями. В качестве водителей туареги находят применение своему знанию пустыни.
Другие же презирают подобную перемену или не могут смириться с ней. Их жизнь напоминает замок от моей комнаты в отеле «Л’Эр», из которого выпали все винты, кроме одного, и все движения нужно выполнять в обратном порядке. Я закрываю, чтобы открыть, и открываю,
Немецкий школьный учитель тоже сидит сегодня вечером с нами на крыше. Уже семь лет он проводит свой отпуск в Сахаре и развлекается тем, чтобы забираться как можно дальше на юг до тех пор, пока не придёт время возвращаться домой. Завтра он сядет на автобус до Ниамея и полетит домой в Германию, где, как сообщает нам его потрескивающий транзистор, неонацисты почти каждую ночь нападают на лагеря беженцев. В Швеции тоже подожгли кварталы беженцев. В Париже Ле Пен выступает с первомайской речью…
«Я слушал его, — говорит французский инженер, работающий на «Мишлене» в Нигерии. — Я считал, что когда фашизм вернётся, он вырядится в яркие, приветливые цвета, так что его будет трудно узнать. Я не думал, что он снова придёт в коричневой рубашке и чёрной коже.
Я не думал, что он будет бритым наголо, будет носить свастику на груди и одеваться в сапоги и офицерскую портупею. Я не думал, что он будет называть себя «национальным и социальным».
Но именно так узнаваемо фашизм и возвращается, с гордостью за своё нацистское прошлое. Всё тот же рёв после каждой фразы лидера. Всё та же ненависть к чужакам. Та же готовность к насилию. То же уязвлённое мужское достоинство.
«И та же почва, — говорит немец. — После войны все боялись безработицы. Это понимание продержалось двадцать лет. Все знали, к чему это привело и может привести снова. Потом всё было забыто».
Преимущества соблазнительны. Уровень безработицы в 5, 10, 15 или 20 % даёт нанимателям огромный перевес. Рабочая сила стоит на цыпочках и жаждет своей эксплуатации.
Конечно, можно ожидать некоторый экстремизм среди крайне правых — евреям и неграм может не поздоровиться, — но, чёрт возьми, во всяком случае, у людей не будет этого наглого чувства успокоенности, что в любой момент они могут найти другую работу!
И это только начало. Огромные массы безработных — на другой стороне европейской Рио-Гранде, в Азии и Африке. Увидите, что будет, когда они хлынут, говорит немец. Подождите, когда эта граница упадёт так же, как упала Стена, и всё станет одним огромным рынком труда. Кто тогда выиграет на выборах?
Высвобождаемое пространство Пангерманского союза обрело более широкое звучание, когда на рубеже веков Ратцель переименовал его в Lebensraum, «жизненное пространство».
Географ Ратцель изначально был зоологом. В понятии «жизненного пространства» он свёл воедино биологическую теорию жизни с географической теорией пространства в новой теории, начинённой политической взрывчаткой.
Между нескончаемым движением жизни и неизменностью земного пространства «Жизненном пространстве» (Lebensraum (1901; в книжной форме: 1904)).
С тех
То, что называется борьбой за существование, на самом деле является борьбой за пространство. Настоящую «нехватку пространства» мы яснее всего видим у животных, живущих вместе колониями. Кто первый пришёл — всегда занимает лучшие места, кто опоздал — должен довольствоваться худшими. У потомства последних смертность выше, их земля усеяна сотнями трупов.
Тот же оборот события принимают и в человеческой жизни, утверждает Ратцель. Его читатели знали, на что он намекает. Германия была среди опоздавших европейских наций. В мире, который колониальные державы уже поделили между собой, Германии пришлось довольствоваться худшими местами. Вот почему дети безработных умирают в Берлине и Гамбурге — к такому заключению должен был прийти читатель.
Ещё молодым человеком Ратцель путешествовал по Северной Америке и видел, как боролись за земли белые и индейцы. Эта борьба стала для него парадигмой, к которой он постоянно возвращался.
Несколько сотен тысяч индейцев, деградирующих, перемещённых в неблагоприятные зоны, наблюдали за тем, как европеизируется их континент — люди, животные, растения. Испанцы возводили города и управляли индейцами, которые занимались сельским хозяйством. Немецкие и французские поселенцы в Северной Америке отобрали земли у туземцев и сами стали их обрабатывать. «Результатом этого стала истребительная война, наградой в которой была земля, пространство».
Борьба идёт не только за Lebensraum, о котором, например, заботится птица, когда строит гнездо. Борьба захватывает гораздо большее Lebensraum, необходимое для поиска пропитания. Чтобы одним завоевать и удержать своё Lebensraum, другие должны быть вытеснены из него, то есть потерять пространство, — что часто ведёт к ослаблению и вымиранию видов, попросту говоря к тому, что они полностью выходят из пространства.
Нехватка жизненного пространства на Земле делает неизбежным исчезновение старых видов, тем самым освобождая место для эволюции новых. Истребление есть предпосылка творения и прогресса. «История умирания примитивных народов при появлении людей высшей культуры даёт тому множество примеров».
Вопрос о том, насколько утрата пространства старыми видами связана с внутренними причинами, такими, как упадок жизненной силы, а насколько — с победоносным прогрессом новых видов, остаётся открытым. Но можно сказать с уверенностью, что упадок видов всегда выражается в том, что они группируются на всё меньшей территории.
Одной из самых больших загадок в истории эволюции является исчезновение самых старых и больших животных видов, вымерших на пороге третичного периода. Рептилии, господствовавшие на суше и в воде в триасовый, юрский и меловой периоды, вымерли в начале третичного периода и были замещены птицами и млекопитающими.
Мы не знаем, почему. Для нас, говорит Ратцель, достаточно констатировать: одни животные виды заместили в пространстве другие. Вымиранию часто предшествовало падение численности, что также предполагает сокращение их пространства.