Уничтожьте всех дикарей
Шрифт:
Когда большие мальчики идут в атаку, я держу оборону на верхнем этаже дома моего детства. Я встречаю их на лестнице и защищаюсь, отламывая большие куски перил и балясин, используя их как оружие. Но они слишком лёгкие, хрупкие, как меренга, и мгновенно распадаются на куски. Меня в секунду одолевают.
Затем со стен моих родителей слезают обои и падают на пол. Не то, чтобы мне особенно нравились эти пёстрые обои с большими цветами, но всё же меня пугает, что они падают. Повторяющийся рисунок — это как бы скелет, даже если он расположен вовне. Вся архитектура жизни падает, оставляя после себя голые стены.
В
Следуя примеру североамериканцев, народность хереро согнали в резервации, и их пастбищные земли были переданы немецким эмигрантам и колонизаторским компаниям. Когда хереро стали сопротивляться, генерал Адольф Лебрехт фон Трота в октябре 1904 года отдал приказ об уничтожении народа хереро. Любой хереро, обнаруженный внутри германских границ с оружием или без, должен был быть застрелен.
87
Die Kampfe der deutschen Truppen in Sudwestafrica. Auf Grund amtlichen Materials Bearbeitet von der kriegsgeschichttlichen Abteilung I des grossen Generalstabes. Erster Band. Der Felgzug gegen die Hereros (Berlin, 1906) Цитируется по предисловию и докладу: Oberleutnant Graf Schweinitz. K. Schwabe, Der Krieg in Deutsch Sudwestafrica, 1904–1906 (Berlin, 1907). См. также: Woodruff D. Smith, The German Colonial Empire (Chapel Hill, N.C., 1978); Helmut Bley, Kolonialherrschaft und Sozialstruktur in Deutsch Sudwestafrica, 1894–1914 (Hamburg, 1968); «Die Methoden der menschenbehandling haben auf das Mutterland zuruckgewirckt» [ «Эти методы обращения с людьми имели обратное воздействие и по отношению к нашей метрополии»], s. 314.
Но большинство из них умерло без насилия. Немцы просто выгнали их в пустыни и закрыли границу.
«Закрытие границы на месяц, проведённое со стальной непреклонностью, — пишет генерал Штафф в официальном военном отчёте. — Предсмертные стоны умирающих и безумные крики ярости… звучали в возвышенной тишине бесконечности».
«Приговор был приведён в исполнение.
Хереро перестали быть независимым народом».
Генерал Штафф гордился подобным результатом. Армия заслужила, как говорится, благодарность своей отчизны.
Когда настал сезон дождей, германские патрули обнаружили скелеты, лежащие в сухих ямах глубиной 21–16 метров, вырытых хереро в тщетных попытках добраться до воды. Почти весь народ — около восьмидесяти тысяч человек — погиб в пустыне. В живых осталось лишь несколько тысяч, приговорённых к тяжёлым работам в немецких концентрационных лагерях.
Таким образом, слова «концентрационный лагерь», изобретённые испанцами на Кубе, англизированные американцами и вновь использованные британцами во времена бурской войны, вошли в немецкий язык и политику. [88]
88
Andrej Kaminski, Konzentrationlager 1896 bis heute (Munich, 1990), chap. 2.
Причиной восстания стала «воинственная и свободолюбивая натура хереро», заявил генерал Штафф.
Вообще-то хереро не были особо воинственными. Их лидер Самуэль Махереро в течение двух десятилетий подписывал с немцами договор за договором и отдавал большие территории, только
Как и в Северной Америке, немецкие планы на иммиграцию на рубеже веков предполагали, что туземцев нужно прогнать со всех сколько-нибудь ценных земель. Восстание поэтому представлялось вполне желательным как возможность «решить проблему хереро».
Тогда не говорили об «окончательном решении», но смысл был именно такой.
Те аргументы, которые давно уже использовались англичанами, французами и американцами в защиту геноцида, теперь зазвучали и на немецком:
«Народы, или отдельные индивиды, которые не производят ничего ценного, не могут заявлять о праве на существование», — написал Пауль Рорбах в своём бестселлере «Немецкая мысль в мире» (1912). Своей колониальной философии он обучился на посту главы немецкой иммиграции в Юго-Восточной Африке:
«Никакая ложная филантропия или расовая теория не могут убедить разумных людей в том, что сохранение какого-то племени среди кафров в Южной Африке …важней для будущего человечества, чем распространение великих европейских наций и белой расы в целом».
«Только тогда, когда туземец научится производить что-нибудь ценное на службе высшей расы, то есть на службе её и своего собственного прогресса, только тогда он получит моральное право на существование».
Со своего места на террасе на крыше отеля я смотрю на рынок в Агадес. Чёрный человек походит мимо, в отражающих солнечных очках и сером вельветовом костюме. Есть ли у него какое-либо право на существование?
А тот человек в чёрном плаще? Или тот — в красном тренировочном костюме с белыми лацканами? Говорят, красоте всё к лицу, но должно быть так: всё к лицу гордости. Эти люди ведут себя, как короли, прежде всего люди в белых рубахах и развевающихся накидках, с орлиными гнёздами тюрбанов на голове.
Они часто ходят под руку. С собой они не носят ничего, кроме, возможно, зубочистки во рту или меча на поясе.
Их образ жизни под угрозой. С одной стороны номадов-кочевников теснит пустыня, с другой — земледельческие поля, которые сегодня простираются вплоть до границ пустыни.
Когда случается засуха, когда пастбища исчезают и высыхают колодцы, кочевники приходят в Агадес. Некоторые уходят, когда засуха кончается, но большинство остаётся — они слишком бедны, чтобы вновь отправляться на борьбу с пустыней. Они живут вокруг Агадеса, набившись в маленькие круглые палатки, сделанные из волокон пальм, и уже утроили население города.
Они встречаются на верблюжьем рынке. Иногда я тоже отправляюсь туда, когда пыль не даёт мне больше работать. Сильный вечерний ветер окутывает людей и животных пыльным облаком. В этой дымке плотно закутанные люди стоят и рассматривают друг у друга верблюдов.
Верблюды протестуют против каждого обмена громкими обиженными голосами. Их рты пепельно-серы и отвратительно пахнут, их языки остры, как клинья. Они шипят как драконы, страшно кусаются и неохотно поднимаются на высокие, дрожащие ноги, чтобы стоять, словно борзые-переростки с раздутыми животами и осиными талиями у задов, надменно взирая сверху вниз на окружающий мир глазами, полными немого презрения.
То же самое высокомерие отличает и их хозяев. Часто они даже не могут себе представить, как можно отказаться от привычного образа жизни. Но они не могут прожить продажей верблюдов друг другу. Не могут они прожить, и доставляя караванами местную соль из Билмы в Туегиддам, когда один грузовик перевозит груза больше, чем сто верблюдов вместе.