Уникум Потеряева
Шрифт:
— Меня ротный не любил. Ну, не любил. Не знаю. И вот составляют списки на целину. Узнаю — меня нет. А ребятам сказали: в часть не вернетесь. Сразу на дембель. Бат-тюшки! А мне здесь до Нового года!.. Сижу в курилке, думаю, — и заходит комбат. Как дела, то-се… Всеж-ки уже старики. И вот я говорю: «Товарищ майор, как так получилось: товарищи уезжают на трудовой подвиг, а я остаюсь. Я комсомолец, а мне не дают внести вклад в закрома Родины. Так обидно!» У него бас густой был, командирский: «Что еще такое? В чем дело?!» — «Так нет меня в списках.
Пашка выдернулся из-за стола и побрел на кухню; тотчас явилась мать, села на табуретку.
— Дай-ко с тобой побуду. К бабушке сходил, помянул?
— Ага. И рюмочку оставил.
— Вот и ладно. Она возрадуется. Сегодня вообще день хороший. Она любила.
— Какой день?
— Как же! Великомученик Стратилат. [22] Он хороший был святой, змея убил. Тебе бабка не рассказывала?
— А, помню! — сказал Пашка. — Стратилат — грозами богат. Разве это правда? Даже не громыхнуло.
22
21 июня.
— Может, будет еще… Ты о чем с Юркой-то толковал?
— Так, болтали. Он все к тебе бегает?
— Ага! — мать тихонько засмеялась. — То он ко мне, то я к нему. Как получится. Как сладимся.
— Унеси вас лешак… Аборт-от без меня делала?
— Делала один… Хотела уж оставить: что, думаю, ты после армии вернешься ли, а я тут — кукуй остатнюю жизнь одна… Не решилась. Теперь уж, наверно, больше не получится, годы ведь… Надо внуков ждать. А, Паш?
— С Файкой-то, бабой его, больше не скандалите?
— Че скандалить, когда старые обе стали! Он ведь от нее все равно не уйдет: как же, семья! И ко мне не придет — от своего-то хозяйства в экую халупу! Пускай, как уж есть.
— Чего-то он на вид не больно веселый.
— Прибедняется маленько. Юрка не пропадет, он цопкий. Я потолкую, чтобы он тебя на работу взял.
— Да ну его, ма! Что я — батрак, что ли? Он же меня вылущит и высушит.
— Робить-то заставит, это придется. А куда больше пойдешь, Павлик? Здесь люди теперь только на свой прокорм работают, — да еще паи, землю делят. И без тебя есть кому мотней трясти. Юрка-то — он хоть при деле.
— Так толкуют — скоро таких, как он, снова к стенке становить начнут?
— Ну уж тогда, — помолчав, сказала мать, — лучше на всех нас атомную бомбу бросить. Чтобы всем один конец.
Они пошли в горницу. Там дядя Миша радостно кричал:
— Ка-эк я ево — э-раз! — и на калган! Поднимается, я — торц! Топтал ево, топтал… А через неделю оне с братаном, шофером вытрезвительским, меня хвать — и в ментовку. Давай метелить. Нет уж, шумлю, волки, давайте по закону,
Окончательно пьяный Корчага все плел бодягу о своем дембеле.
— Нагнали срочников, на кажную дверь по посту с оуржием — не выпускают из вагонов, и все! Целый эшелон. Будто мы бандиты, а не дембеля. И вот стоим на станции, дышим в форточки. Подходит к вагону девчушка-цыганка, лет одиннадцать-двенадцать: «Солдат, хочешь посмотреть?» Трояк кинули — она подол задрала, а под ним ничего нет. Подержала сколько-то, опустила. «Давай еще!» Стояли-то всего ничего, а она полный подол денег утащила — ни за что, считай. А они тогда дороги-ие были!..
— Ну, тих-ха! — Габов стукнул вилкой по стакану. — Давайте-ко нальем, други мои, и выпьем за дорогих наших женьшын…
14
Вдруг на крыльце кто-то затопал; скрипнула дверь, человек прошел по сеням. Открылся темный проем, и новый гость вступил в избу.
— Привет честной компанье! — воскликнул он. — Что, не ждали? Картина Репина, ха-ха. Здорово, ракетчик! Или ты артиллерист? Да не, ракетчик, нынче все ракетчики!
— Проспался, шпынь! — буркнул дядя Юра. — Только тебя, знать-то, и не хватало!
— Кому-то, может, и шпынь, — блеснул глазами одутловатый парень с короткой прической, — а тебе Анатолий Сергеич, друг-земеля, хороший человек. Ну и сиди, и не вякай. А то — сам знаешь!
Стало тихо.
— Злорово, говорю, ракетчик! — Толька Пигалев сунул Пашке ладонь. — Чего насупился? Не узнал, что ли?
— Да узнал…
— Тогда налей, и выпьем за встречу. Должок-от помнишь?
— Какой еще должок?
— Ну-ну! Я ведь что… Было, прошло, хрен с ним… — он придвинул табуретку, подсел к Пашке. — Давай-ко… с приездом!
Пашка сидел ни жив, ни мертв.
— Нно… и как жизнь, как проходит служба в наших ракетных стратегических войсках? — важно спрашивал Гунявый, подмигивая.
— Хорошо… нормально служба! — сквозь зубы цедил Пашка.
— Нор-рмалек? Это окей. Спасибо за службу. Я ведь тоже патриот, вррот малина! Значит — на сержантской доложности? Нно… — и, притиснув демобилизованного, Гунявый жарко дышал ему в ухо: — Я… ты не думай! Глухо! Как в танке! М-малчу. Я не фуфло, ты понял? Все! М-малчу. Ты понял?
Вдруг вскочил и завихлялся по горнице, оттопывая по скрипучему полу:
— Эх, дав-вай! Р-рви, в натури-и!..
Взвыл, стукнув себя по груди:
— Гитару-у! Душа гор-рит, в рот мене хавать! Пр-редо мной, как ико-она, все пр-раклятая зона… Ну! Гитару, я сказал!
— Кто тебе ее припас, в экую-то пору? — сказал Юрка Габов.
— Ну, у вас же просит человек, не фраер. Достаньте! А, не вижу здесь людей…
— Куда они девались, интересно? — зло крикнула Нинка.
— Они… они там, — Гунявый потыкал пальцем куда-то вдаль. — Они страдают. Крики конвоя. Лай собак. Сапоги надзирателей. Знаете ли вы, что такое неволя?