Универсальный солдатик
Шрифт:
Иванов испугался и замер, делая вид, что все еще спит.
Но его толкнули снова, на этот раз толкнули сильнее, и он вынужден был проснуться и открыть глаза.
Перед ним стоял человек в форме надзирателя. Со знакомым лицом. Кажется, он его несколько раз видел, когда его выводили на прогулку.
Надзиратель стоял над ним и прижимал палец к губам, призывая к молчанию. Но Иванов и так молчал, потому что у него от страха перехватило горло.
— Я тв-ои дру-уг, — сказал вызубренную по-русски фразу надзиратель. — Не... кри-чи...
— На... бе-ри... чи-тай, — сказал еще одну русскую фразу надзиратель.
И протянул Иванову какой-то лист бумаги.
— О-де-нь-ся. Я при-ду че-рез пять ми-нут, — сказал надзиратель, несколько раз показав на раскрытую пятерню. И ушел, бесшумно закрыв за собой дверь.
На листе бумаги был набранный на русском языке текст. Письмо начиналось с обращения.
“Здравствуй, друг! Мы обещали тебе помочь. Сегодня мы тебе поможем. Доверься человеку, который дал тебе письмо. Делай так, как он тебе будет говорить”.
Далее шел рисунок какой-то петли, объяснения, что с ней делать, и наилучшие пожелания:
“Все будет хорошо. Мы ждем встречи с тобой”.
И постскриптум.
“Пожалуйста, уничтожь это письмо”.
И больше ничего — ни имени, ни подписи, ни обратного адреса.
Иванов, ничего не понимая, оделся. И стать ждать.
Через пять минут, которые показались ему часом, дверь открылась снова. Это вернулся надзиратель. Он быстро подошел к Иванову и оглядел его.
Арестант был одет и стоял, держа в руках письмо.
— Нет, нет, — покачал головой надзиратель. — Его надо уничтожить, — показал пальцем на письмо. Но Иванов не понимал.
— Уни-ч-то-жить! — повторил по складам надзиратель.
И снова показал на бумагу.
А-а! — понял Иванов. И решил разорвать лист.
— Нет, — опять остановил его надзиратель. — Ам-ам, — зажевал, открывая сильно рот. — Уни-ч-то-жить!
— Съесть что ли? — удивился Иванов, показывая на свой рот.
— Да, да, — обрадованно закивал надзиратель. Иван Иванович смял бумагу и засунул ее в рот. Бумага была безвкусная и сухая.
— Запить бы, — попросил Иванов. Но надзиратель его не слушал, надзиратель торопился.
— И-ди за м-ной, — сказал он, потянув Иванова за рукав к двери.
Иванов пошел.
На пороге надзиратель остановился и сунул в ладонь Иванова что-то железное.
Что?..
Иванов поднял руку и увидел гвоздь. Большой гвоздь с неестественно тонко заточенным острием и обмотанной какими-то тряпками шляпкой.
— Зачем? — не понял Иван Иванович. — Чего-то прибить надо?
Но русский словарный запас надзирателя был исчерпан, и объяснить он ничего не мог. Он — показал. Повернулся к Иванову спиной, прижался к телу и, ухватив рукой за запястье, приблизил острие гвоздя к своей шее.
— Ты чего, чего?.. — испугался Иванов.
— Я тв-ои дру-уг, — повторил надзиратель первую, с которой он обратился к Иванову, фразу. — Не... кричи...
И потащил Иванова в коридор.
— Ты
Но было уже поздно, надзиратель закрыл дверь камеры на ключ и пошел по коридору. Иванов плелся за ним — в его правой руке был зажат гвоздь, а сама правая рука, словно в тисках, зажата в руке надзирателя.
— Отпусти меня, ну отпусти, я не хочу... — скулил Иванов и предпринимал робкие попытки высвободиться.
— Я тв-ои дру-уг. Не... кри-чи, — в который раз сказал надзиратель, недоумевая, почему Иванов его не понимает, несмотря на то что он говорит по-русски. — И-ди за м-ной.
И на всякий случай локтем свободной левой руки ткнул Иванова в живот. Тот ойкнул, затих и дальше не сопротивлялся.
В коридоре было пустынно, надзиратель хорошо знал маршруты и привычки тюремной стражи. Сейчас его коллеги, обслуживающие этот этаж, остановившись возле последней камеры и привалившись к стенке, рассказывали друг другу о последнем футбольном матче, борясь со скукой и сном.
Впереди тоже никого не должно было быть, но были видеокамеры. Три видеокамеры. Проходя мимо них, надзиратель делал испуганное лицо и делал вид, что пытается оторвать от себя руку Иванова и прижатый к шее гвоздь.
Он был уверен, что сейчас его никто не видит, потому что охранник, который должен следить за мониторами, пьет кофе из термоса и разворачивает принесенные из дома бутерброды. Потому что всегда в это время пил кофе и ел бутерброды. А когда занимаешься столь ответственным делом, наблюдать за тем, что происходит на экранах трех десятков мониторов, затруднительно, и уж коли есть охота смотреть, то лучше смотреть в те, что показывают лестницу и коридор, по которым в дежурку может нагрянуть с проверкой начальство.
Понять охранника и понять надзирателей можно — побег из этой тюрьмы считался невозможным, еще никто и никогда из нее не сбегал, что сильно расслабляло привыкший к спокойной жизни персонал.
Но гримасничать все равно нужно было, потому что потом, когда все вскроется, видеозапись обязательно просмотрят и увидят, как заключенный из двадцать шестой камеры толкает впереди себя испуганного надзирателя, приставив к его шее, туда, где под кожей вздрагивает артерия, остро заточенный гвоздь, и как надзиратель, боясь смерти, пытается оттянуть от себя его руку.
Вот что увидит тот, кто прокрутит эту видеопленку после.
Что должен увидеть...
До места оставалось совсем немного, когда жизнь внесла в четко проработанный план свои коррективы. Надзиратель учел все — болтовню своих коллег, поздний ужин охранника, но он не мог предусмотреть случай...
Навстречу Иванову и захваченному им надзирателю по коридору, который поворачивал налево, шел вдруг решивший проверить посты корпусной. Он почти никогда не проверял посты, потому что предпочитал спать, но именно сегодня ему не спалось.