Университет
Шрифт:
Фамильярная хамоватость в редакции всегда сходит за шутку, но сейчас у Стива был настолько серьезный тон, что было очевидно — это отнюдь не зашедшее слишком далеко зубоскальство. У Джима кулаки зачесались. Взять бы этого негодяя за шкирку и встряхнуть хорошенько — чтобы в себя пришел!
Но в итоге Джим совладал со своим гневом. Орать и топать ногами — только позориться. Все равно дубину, вроде Стива, не перевоспитать...
Однако что же тут происходит, в этом чертовом университете?
Джим обвел глазами редакционную комнату. С большинством из сотрудников газеты он работал не
Да, в атом семестре все словно с цепи сорвались. Все кругом, в том числе и в редакции, разваливается на глазах. Милая болтушка Шерил замкнулась в себе. Стив стал агрессивен — так и лезет на рожон, так и напрашивается на драку. А некогда жизнерадостный и отзывчивый Фарук превратился в равнодушного циника. Что касается остальных редакторов, то и о них ничего хорошего не скажешь — резкие и нервные, грубят друг другу, хамят корреспондентам. Словом, мрак какой-то!
Что-то тут меняется. Что-то тут нехорошее происходит.
Да, Хоуви прав.
Но не меняется, а уже изменилось.
Джим не мог бы сказать, когда именно пошли эти зловещие перемены и отчего они начались. Даже сами изменения было трудно логически вычленить, чтобы с уверенностью утверждать: иначе стало это, это и это. Потому что каждое "это" имело самое невинное объяснение. Скажем, Стив только что нахамил потому, что ему просто "шлея под хвост попала". А Фарук, предположим, стал апатичным и вялым потому, что в последнее время неведомо для всех страдает от запоров. Лишь совокупность мелочей, эта лавина агрессивности и злобы, создавала удручающее впечатление глобальных перемен в университетской жизни.
Джим был напуган "тектоническими сдвигами" — глубинным движением пластов университетского бытия, неясным гулом, который предвещал что-то вроде землетрясения.
Возможно, Хоуви прав во всем — и действительно в определенное время определенные события неизбежны, как приход зимы после осени. К примеру, социальные потрясения в Америке в шестидесятые годы не имели одной-единственной причины, не имели даже явных катализаторов... они попросту произошли. Скажем, Мартин Лютер Кинг не был ни причиной, ни следствием. Он появился, потому что время потребовало Мартина Лютера Кинга; вместо него мог быть какой-нибудь Джон Апджон Смит, калибром поменьше, но с теми же последствиями.
Вот и в университете происходит то, что не может не произойти.
Нет, глупые мысли. Напрасно он принимает все так близко к сердцу. Как выразился Стив, "очень мы нежные".
Джим несколько растерянно посмотрел на Фарука, словно спрашивал его: что мне делать со Стивом — поставить на место или пропустить его слова мимо ушей?
Фарук равнодушно пожал плечами и отвернулся.
— А что ты можешь сделать? — сказал он.
Ну, сделать Джим мог многое. Пригрозить Стиву увольнением. Профессор Нортон, курирующий "Сентинел", несомненно, поддержит главного редактора в этом вопросе. А если Нортон и не выгонит Стива, то может припугнуть его низкой оценкой за журналистскую практику. Если применить силу и показать, кто тут начальник, то в редакции все быстро станет на свои места. Однако прежней
Джим молча направился в кабинет Нортона. Он был так взволнован, что даже не постучался. Просто открыл дверь и вошел.
— Нам надо поговорить, — выпалил он с порога.
Нортон сидел за столом. Бледный и злой. Джим и прежде замечал, что куратор в последнее время плохо выглядит. Но сегодня он казался тяжелобольным. Возможно, это впечатление было особенно острым потому, что Нортон теперь очень редко появлялся в редакции и Джим видел его в лучшем случае раз в неделю.
В прошлом семестре, еще весной, все было иначе. Нортон заглядывал чуть ли не каждый день, частенько самолично переписывал неудачные заметки и статьи, помогал правильно расположить материал на полосах — словом, вкалывал вместе с ними, а не ограничивался ролью наблюдателя и советчика. Но в этом учебном году он даже роль наблюдателя и советчика почти игнорировал — если и приходил в редакцию, то уединялся в своем кабинете и по мере возможности избегал общения с сотрудниками газеты.
Джим озабоченно спросил:
— Простите, профессор Нортон, вы в порядке? Как вы себя чувствуете? Вы не больны?
Куратор отрицательно покачал головой и попробовал изобразить улыбку. Она получилась очень печальной.
— Нет, я здоров. Все в порядке. Только устал. Джим кивнул, хотя про себя подумал: "Черта с два вы здоровы: вон испарина на лбу, да и руки дрожат". Было так мучительно смотреть на Нортона, которого вдруг подкосило, что Джим отвел глаза и уставился на стену над его головой.
— Нам надо поговорить, — повторил он.
— Выкладывай.
— Мне кажется... вы, конечно, извините... но, по-моему, вам следует больше участвовать в ежедневной жизни газеты. В этом семестре вы как-то в стороне, и поэтому некоторые сотрудники газеты вообразили, что им все позволено...
— Ну, ведь им и впрямь все позволено, — с болезненной улыбкой произнес Нортон.
— Но мне кажется, вам самому надо убедиться, что позволенное позволенному рознь...
— Что, Джим, достали тебя?
— Нет, не то чтобы достали, просто...
— Что "просто"?
Джим заставил себя взглянуть в глаза куратору. Тот все еще улыбался, но такой жалкой грустной улыбкой!
— Профессор Нортон... — начал Джим.
— Я увольняюсь, — перебил его куратор. — Я уже переговорил с деканом.
Улыбка на его лице окончательно потухла и сменилась выражением смертельной усталости.
— Но почему?
— Меня точно достали.
Теперь Джиму показалось, что профессор вот-вот расплачется. Вполне возможно, что Нортон на грани нервного срыва.
— Расскажите мне, — быстро сказал Джим. Он был полон сострадания. — Если вам надо выговориться — не держите в себе. Если вам нужно...
— Единственное, что мне нужно, так это побыть одному. Проваливай!
Джим попятился, нащупал дверную ручку у себя за спиной.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он. Он открыл дверь, на прощание виновато улыбнулся и вышел вон.
Стив стоял у стола художника и встретил главного редактора наглой ухмылкой:
— Ну что, сел на ежа? С Нортоном где сядешь, там и слезешь.