Университетская набережная
Шрифт:
– Астрочка дала.
Дала, так дала. Мы хорошо гульнули в Причале, после чего Моисей и говорит:
– Кондратъ, ты не обижайся, но это Лёха твою заначку нашёл, мы её и пропили.
Так я остался без джинсов (мама купила мне Super Riffle в Берёзке, когда я был на 3 курсе). А на первом курсе надо было что-то делать. Бурную деятельность в этом направлении развил Осоцкий. Для начала он наведался в ателье в надежде пошить джинсы из вельвета. Мужики из вельвета шить отказались. Осоцкий спросил про парусину – эффект тот же. Тут Осоцкий вспомнил, что у его квартирной
Тогда Осоцкий договорился с мастерами, что те только раскроят нам ткань, а шить мы будем сами. В магазине мы купили толстых белых ниток, молнии, пуговицы, два отреза полосатой парусины и один отрез оранжевого вельвета. В ателье с нас сняли мерки и быстро раскроили принесённую материю. Ни я, ни Осоцкий раньше шитьём не занимались, но Зингер оказался идеальным инструментом. Двойные наружные швы получились просто замечательно. Единственно, с чем мы не смогли справиться, так это внутренние карманы. Пришлось делать штаны без них. Меня отсутствие карманов ничуть не смущало. Осоцкому пошили ещё оранжевые штаны из вельвета. Итого, за воскресенье мы вдвоём пошили три пары джинсов (без карманов).
Поскольку парусина была полосатой, да ещё разноцветной, я свои штаны с использованием анилинового красителя сварил на плите в баке для кипячения белья (бабушка называла такой бак вываркой). После покраски штаны приобрели благородный чёрный цвет. Осоцкий с краской связываться не стал, ходил то в полосатых (парусиновых), то в оранжевых (вельветовых) штанах. Самодельные джинсы служили мне верой и правдой несколько лет. Окончательно я их уделал на мелиорации, после чего бросил у Нинки.
Велико же было моё удивление, когда, заглянув с Сорокиным к ней на огонёк, я увидел свои штаны на курсанте Макаровского училища, которому Нинка сдала нашу комнату. Видимо, чёрный парусиновый клёш вписался в систему ценностей юного моремана.
Ещё помню никелированную двуспальную кровать с панцирной сеткой, которую мы надыбали в Гавани, когда Моисей тоже снял на Косой линии пустую 20-метровую комнатуху, спать в которой можно было только на полу (впрочем, Моисею было не привыкать).
Кажется, за счёт самовывоза надыбанная кровать обошлась нам недорого. Дед Сашка, у которого Сорокин с Димой Тарканием снимали жильё, отдал её за кружку пива.
С Моисеем мы толкали кровать от порта в сторону дома по самому центру Большого проспекта, благо по случаю воскресенья тот был практически пуст. Мелкие колёсики белого фарфора не позволяли развить большую скорость. По проезжей части кровать перемещалась с трудом.
Потом одно колесо треснуло и развалилось на три сахарных осколка с острыми неровными краями, которые остались лежать напротив чёрных зарешёченных окон Школы подплава ВМФ, как остаются лежать на дороге мелкие фрагменты человеческих костей, по халатности санитаров не убранные с места происшествия после брутального ДТП с летальным исходом для его участников. Теперь железный штырь кроватной ноги оставлял за собой на тёмном асфальте светлую извилистую борозду.
Притомившись, мы остановились и прилегли отдохнуть. Разместились валетом.
Вечер насел петухом и скомкал
наседку зари, потерявшую перья.34.формат
Потом эта огромных размеров кровать принимала Лисаковского и его компанию, с которой он приехал в Питер, а также бессчётное множество других наших товарищей и подруг, желающих поглазеть на блокадные интерьеры времён осады Ленинграда, которые в Псковском дворце сохранились почти в первозданном виде. В 10-а средней школы № 60 Краснопресненского РОНО г. Москвы рыжий Лисаковский был единственным евреем. Случайно получив доступ к классному журналу, один из наших одноклассников с гордостью показывал окружающим, что все остальные учащиеся, в том числе и он сам, на минуточку, Михаил Абрамович Штейнберг, значились в нём русскими.
Лисаковский был первым, кто протоптал дорожку из нашего московского прошлого в наше питерское настоящее. Позднее с Камерным театром приезжал Чухра, к Лёхе наведывался Писарь, на Дворцовой площади я познакомился с приехавшей на зимние каникулы Татьяной Валентиновной.
У Петербурга и Москвы размыты контуры границ.35.формат
Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Не только Татьяна Валентиновна, но и Патрушева, Ривкинд, Полысаева, а также другие особы женского пола тоже познакомились со своими будущими супругами в городе на Неве. Только Лёха мать своих детей нашёл в городе Улан-Удэ. Однако не следует думать, что всё человеческое Лёхе было чуждо. На 5 курсе он влюбился. Её звали Ольга, она была дочерью ленинградских знакомых его родителей.
Бобэоби пелись губы.
Вээоми пелись взоры.36.формат
Будучи у них в гостях, Лёха увидел на письменном столе свинцовую пирамидку с какими-то надписями по всем граням. Пирамидку использовали в качестве пресса, который не позволял бумагам разлетаться по комнате.
– Давай, её расплавим, и кастет сделаем, - тут же предложил влюблённый джигит девушке.
– Давай, - согласилась она, - А что такое кастет?
Из-за Ольги мы с Лёхой поругались. Ночью на круглосуточном переговорном пункте у арки Генерального штаба я забыл свой дневник и 3-й том собрания сочинений О’Генри, который Лёха под честное слово взял у Ольги почитать. Естественно, что Лёха разозлился.
Понимая глубину проблемы, я упросил Крувого где-нибудь раздобыть этот несчастный том. Как любой честный человек, Крувой украл его в библиотеке райисполкома. Увидев, до какой степени книга потрёпана, Лёха разозлился ещё сильнее. Тут уж я не выдержал и ответил. В результате мы неделю не разговаривали.
Не знаю, как Лёха объяснил Ольге пути, которыми её книга попала в библиотеку и была там зачитана до дыр, но когда он предложил нарвать для девушки цветов, я согласился.