Unknown
Шрифт:
Он навсегда останется человеком, который убил своего учителя, вождя, наставника и
лучшего друга — Освальда Бльке.
Окончание следует...
60. Памятник герою
11 февраля 1917 года, Западный фронт, Камбрэ
После гибели Бльке Эрвин
кем не заводил и в откровенности не пускался.
Требовалось время, чтобы привыкнуть к случившемуся.
Манфред фон Рихтгофен был первым, кто подошел к ошеломленному Бме и сказал
просто, грубо, со своей всегдашней рыцарской прямотой:
— Твоей вины нет.
Смысл в жизни оставался один: воевать дальше.
...Англичанин оказался настырным. Бме атаковал его, снова и снова заходя на своем
«Альбатросе». «Сопвич полуторастоечный» отвечал выстрелами.
Наконец «Альбатросу» удалось прижать «Сопвич» к земле. Началось вынужденное
снижение.
— Черт с тобой, — сказал Бме, глянув вниз, на опускающийся самолет. — Живи. Не буду
тебя добивать.
В этот момент англичанин рванулся вверх и, поравнявшись с немецким летчиком, открыл
огонь.
Стрелял летнаб — из личного оружия. Он попал немцу в левую руку.
Бме выругался и ответил очередью. Англичанин загорелся...
С трудом, превозмогая боль, Бме посадил «Альбатрос». Подбежавшему механику он
сказал «пустяки» и потерял сознание.
Через два дня с госпитальной койки он уже писал бодрое письмо своей милой
корреспондентке Анне-Мари:
«Еще со времен начальной школы по чистописанию я не получал выше тройки, иногда и
четверки, однако сегодня Вы поставили бы мне балл и пониже. Это из-за того, что мне
приходится писать в постели; к тому же я не могу использовать левую руку, чтобы
придерживать листок.
Постель, в которой я пишу, стоит в военном госпитале в Камбрэ. А в лазарете я нахожусь
по той причине, что позавчера один крайне недоброжелательный англичанин коварно
прострелил мне левую руку.
Это был двухместный «Сопвич», который я уже отправил вниз, так что он уже падал, и
который я в припадке охотничьего благородства пощадил, — и вот его благодарность!..
Но не страшитесь ни за жизнь мою, ни за руку. Кости и нервы не пострадали, выстрел
лишь задел по касательной. То, что все это так чертовски больно, — дело второстепенное;
я злюсь только из-за того, что пришлось бросить в переделке мою эскадрилью — как раз
теперь, когда началась весенняя заварушка.
Надолго ли я застрял в лазарете и получу ли еще один отпуск — о том ведают лишь боги.
Порадуйте
18 августа 1917 года, Западный фронт
Что ж, художнику Кольшайну из Дюссельдорфа удалось, в конце концов, закончить
портрет Эрвина Бме. И предсказание насчет орденов сбылось: теперь Бме награжден
Железным крестом и Рыцарским крестом ордена Дома Гогенцоллернов.
— Мы никак не можем отправить вас обратно на фронт! — сказали ему в штабе армии,
когда Бме явился доложить о своей готовности вернуться к боевой работе. —
Помилуйте! Вы были тяжело ранены. Вы... уже немолоды. И потом, ваш опыт...
— Снова инструктором? — догадался Бме.
— Это временно, пока не восстановится ваше здоровье, — обещали ему.
Но постарались задержать его как можно дольше.
И вот наконец сбылось: Эрвин Бме снова на фронте.
Эскадрилья, над которой он принял командование, называлась «Освальд Бльке».
— Великие люди обладают бессмертным духом, — с такими словами Эрвин Бме
обратился к своим подчиненным. — И мы можем видеть это воочию. Дух Освальда
Бльке живет в нас, в наших крыльях, в наших победах. Он поведет нас в бой — как
некогда вел нас сам Освальд, живой и во плоти.
28 октября 1917 года, Дессау — Гамбург
Годовщину гибели Освальда Бльке Эрвин Бме провел на кладбище в Дессау — на
могиле боевого товарища.
У него оставалось еще время, и он заехал в Гамбург — повидать Анну-Мари. Она близко
к сердцу приняла эту историю и нашла удивительные слова, чтобы утешить своего друга
по переписке.
Увидев Эрвина, Анна-Мари засияла такой неподдельной радостью, что он смутился.
— Сегодня в полночь отходит мой поезд на фронт, — заговорил он. — Времени почти
нет, поэтому я обязан... Да, я обязан вас спросить: Анна-Мари, вы... вы любите меня?
— Да! — вскрикнула она. — С того самого мгновения, как увидела вас вылезающим из
самолета во время вашей «вынужденной посадки» у нас на лужайке»! Но почему, ради
всего святого, почему, Эрвин, вы молчали так долго?
— Потому что... — Он снова замялся. — Проклятье, фройляйн! Потому что я боялся
услышать «нет»! Потому что ваше «нет» нарушило бы мое внутреннее равновесие до
такой степени, что я не смог бы больше сражаться!.. Да, — он усмехнулся, — вот так.
Человек сражается на самолете, не боится ни смерти, ни дьявола, но ужасно боится милой
молодой девушки...
Она мягко взяла его под руку:
— Так и должно быть. Вы изумительно старомодны, мой герой.