Unknown
Шрифт:
Шарло успокаивался всё больше, и уже довольно развязно присмотрелся к столику с едой.
– У тебя там вино? Давай выпьем за мою глупость… Надеюсь, больше ты не сердишься? Но и не смеёшься надо мной? Почему? Только не говори, что я был прав в догадках! Новых открытий о своей матери мне уже не вынести.
Шарль криво усмехнулся, подтянул к себе кубок и налил вина. Он медлил. Взвешивал все «за» и «против», и, наконец, решил, что карты пока рано раскрывать. Залпом осушил кубок, потом наполнил его снова и протянул Шарло.
– Нет, наша мать безупречна… Добро пожаловать ко двору, дорогой граф. Сейчас, как никогда, мне нужны преданные друзья.
– А мне нужен только повод, чтобы доказать
– Уже доказал, братец… Скоро мы выступим отсюда. Но пока, где бы в Крепи ты ни остановился, вели забрать оттуда свои вещи и перебирайся ко мне. Коль скоро мадам герцогине ни до кого нет дела, кроме господина де Руа, я сам отныне стану твоим опекуном.
Король улыбнулся и Шарло улыбнулся в ответ.
Междуречье
Дуэнья была старая и, наверное, очень больная. Она подолгу натужно кашляла, а затем отплёвывалась в глиняную кружку, которая висела у неё на поясе на длинном шнуре. Потом утиралась ладонью, крестилась и тихо бормотала благодарственную молитву. Только о Господе она говорила сурово и почтительно. Всё же остальное считала вредным и ненужным, без конца подтверждая это примерами из собственной, бесконечно праведной, жизни, где не было места ни тщеславию, ни стяжательству, ни всяким любовным глупостям.
– Хотите гореть в геене огненной?! – говорила дуэнья, сверкая глазами и презрительно тыча пальцем в разукрашенную обложку рукописного любовного романа, который матушка привезла с собой из Франции, и который совсем юная Виоланта взялась читать с естественным подростковым любопытством. – Вам ли, инфанте, так бесчестить себя?! Вам Господь даровал бессмертную душу и королевское происхождение не ради баловства и растраты! Земные государи не зря зовутся Божьими помазанниками. Им дОлжно оберегать души подданных, с которых потом спросится: были ли вы праведны? Будут праведны они, и вас Господь призовёт в свои райские объятия. Но это… – книга полетела на пол. – Вы сами отдаёте себя в руки нечистого!
Глиняная кружка на поясе опасно накренилась, и Виоланта с ужасом подумала, что сейчас её содержимое зальёт всю юбку…
– Эй, кто едет?
– Её светлость герцогиня Анжуйская. Открывайте ворота!
Мадам Иоланда очнулась ото сна, выглянула в окно и слегка потянулась, разминая затёкшую спину. Видения из детства заставили её улыбнуться. Надо же, за столько лет она ни разу не вспомнила о старухе… Как там её звали? Донья Хуана из рода кастильских Падилла? Да, кажется так, иначе вряд ли её допустили бы до воспитания королевской дочери… А впрочем, неважно. Старая ханжа всё равно ничего не понимала в Божьей воле. На самом деле вся праведность в любви! И только любя можно осознать, как прекрасен мир, созданный Господом, и как может быть совершенен человек – Его образ и подобие!
И сердце снова сладко пропело: «Филип-п-п!»…
Сегодня они, даст Бог, увидятся, и нежность чистых голубых глаз снова укутает её объятиями, не хуже райских…
Этот внезапный отъезд Шарло, о котором он не соблаговолил даже сообщить лично, а передал записку со слугой, сначала взбесил герцогиню! И, хотя сын весьма любезно просил его извинить, всё же, объясняя свою поспешность был, мягко говоря, бестактен. Ссылался на её недомогания, из-за которых мирные переговоры прошли без участия их семейства, и выражал готовность, хотя бы ему, «не самому изощрённому в политике среди всей семьи, особенно по сравнению с вами, матушка» быть рядом с королём в эти дни.
Досада едва не привела мадам Иоланду в чувство. Продлись она дольше, и прежняя герцогиня Анжуйская снова восстала бы в полный рост, вытеснив, наконец,
Но долгая тряская дорога усмирит любого. Когда едешь и не имеешь никакой другой деятельности кроме рассматривания пейзажей за окном, поневоле начнёшь размышлять, обдумывать, успокаиваться и, в конце концов, приходишь к более широкому, или более глубокому пониманию вещей. Вот и её светлость, как ей казалось, раскопала к концу пути истинные причины своего гнева и посчитала, что была при этом вполне объективна.
Судя по всему, гнев и досада, с которыми она отправилась в путь, в большей степени были вызваны тем, что от неё увезли Филиппа. А мирные переговоры, что? Всего лишь политический акт. Всякий, кто занимался политикой столько, сколько занималась ею мадам Иоланда, знает – за каждым подобным актом стоят причины почти всегда очень далёкие от тех формулировок, которые потом ложатся на бумагу. Шарль уже коронован по всем правилам, может принимать самостоятельные решения, чему и обучался в Анжу с малых лет. И даже тот факт, что в заключении союза с Бургундцем явно просматривалось влияние Ла Тремуя, мадам Иоланду не напугал. Нельзя же, в самом деле, с ходу отвергать всё, что исходит от противника! Любовь, окружившая её со всех сторон, диктовала своё вИдение вещей, и даже в акте, угодном её врагу, герцогиня вдруг усмотрела зерно здравого смысла. Новая жизнь – та, предречённая, которую хочет для них Господь, и начало которой она связывала с приходом в этот мир Клод – эта жизнь, как она теперь понимает, должна начаться с Любви! А что такое мирные переговоры, как не одно из её проявлений? События под Орлеаном наглядно доказали, что герцогу Бургундскому, чтобы помочь, достаточно просто не мешать. А там и Бэдфорд задумается, стоит ли продолжать кровопролитные сражения с набравшим силу противником? Начнётся война совсем другая. Война интриг и закулисных перешёптываний, где, возможно, потребуется новая Божья посланница, которой и станет Клод…
«И всё-таки странный сон. Зачем он мне? – думала мадам Иоланда пока её карета медленно и громоздко протискивалась по узким улочкам Крепи. – Как напоминание? Но о чём? Разве мало я сделала для спасения душ своих подданных?»…
И улыбнулась.
Своих… Только что она подумала обо всём французском народе, как о СВОИХ подданных…
Хотя, почему бы и нет?
Столько лет занимаясь делами государства, разве не получила она право считать и его народ своими подданными? Вон они, жмутся к стенам домов и, прежде чем согнуться в поклоне, с любопытством заглядывают в окна кареты. Любого, кто стоит у самых вершин власти, им требуется осмотреть с особым вниманием, хотя, и они, и те, другие – все люди. И всё же, обычный солдат, или даже дворянин не из знатных, интереса к себе вызовет куда меньше, если вызовет вообще. А герцогиня, в потёмках своей кареты почти не видимая, всё равно, притягивает взгляды, как магнит. Почему? «Потому что они все – просто НАРОД, и их великое множество. А мы – единицы, каждый, с громким именем, титулом и всем известным гербом. Мы – те, кто меняет жизни этого множества и вершит их судьбы. Земные государи, как говорила донья Хуана, получившие от Бога право одной своей властью спасать души…».
Герцогиня отодвинулась от окна. Как давно не давала она себе труд размышлять вот так. Это было приятно. Но даже при всей приятности размышлений, грусти по ним совсем не было. Скорее, лёгкая усталость, которая приходит после удачно сделанного дела. «Что бы там ни думал Шарло, я имею право расслабиться. МОИМ подданным жаловаться не на что. Жанна, которую я им дала, уже спасла их тела. А Клод научит любить и понимать… Выходит, прав Шарль, что не желает больше воевать? От мира выиграют все… И Филипп будет рядом. В безопасности…»