Untitled.FR11.rtf5
Шрифт:
Сей славный муж, отважно устремившийся в космическую даль, чтобы бесследно исчезнуть в окрестностях Юпитера, по праву считается спасителем Рель- совска и сотворцом идеи переселения.
В Рельсовске не знали тогда философии Н.Ф. Федорова, но тоску по общему делу, смутную и неясную, ощущали и тогда, и товарищ П.С. Федорчуков был, так сказать, местоблюстителем этого животворного учения.
И хотя уже давно он сгинул в пенсионной безвестности на бескрайних юпите- рианских просторах, имя его
Большое Федорчуковище .
Крутое Федорчуковище...
Восьмые Федорчуковища.
Однако нужно отметить, что овраги не только украшали Рельсовск, формируя неповторимый облик города, но и, ввиду недостатка мостов, разъединяли его жителей.
И так получалось, что Петя Исправников, выросший в Большом Федорчуковище, ничего не знал о своем сверстнике — Феде Любимове, живущем на другой стороне оврага. А Федя не знал ни о Пете, ни о Жене Иудкине из Крутого Федорчуковища.
И так они и росли, ничего не зная о ближайших соседях, так и вырастали ничего не желая знать друг о друге, и, может быть, не узнали бы никогда, если бы сама история не свела их вместе .
ПЕРВОЕ АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Прервусь здесь, чтобы рассказать о том огромном волнении, с которым я взялся за труд составления истории города Рельсовска. Волнение усиливается во мне от того, что исполнение этого грандиозного труда поручил мне сам президент Пятьсот двадцати трехлитрового Банка, Главный Предиктор Восточных Территорий Иван Гаврилович Громыхалов.
— Так это ты Додик Выжигайло и будешь? — спросил он, когда меня представили ему. — Значит историю теперь писать решил? Ну-ну. Пиши. Может, явреем будешь!
Я ответил ему на это, что, разумеется, я чрезвычайно благодарен ему за ту заботу и благотворение, которые он проявляет ко мне, но позволю себе заметить, что вообще-то я уже и так являюсь грузинским евреем Давидом Эдуардовичем Выжигайло и любой может удостовериться в этом факте, открыв мой паспорт или же связавшись с Эдуардом Амвросиевичем Шеварднадзе (Тбилиси) или Петром Николаевичем Исправниковым (Рельсовск). Петр Николаевич Исправников помог мне в свое время получить кредит, половину которого я ему и отдал...
— Экий ты нахальный, однако! — сказал Иван Гаврилович. — Ты, братец, язычок-то не распускай, а то мы быстро тебя в сознание приведем. Иди лучше и пиши!
До сих пор не могу понять, что имел в виду господин Главный Предиктор Восточных Территорий? Почему он советовал мне соблюдать режим секретности?
Может быть, он, как и я, является масоном?
Но, если так, достаточно ли высок градус его посвящения, чтобы говорить со мной таким не достаточно почтительным образом?
ГЛАВА ПЕРВАЯ, или НАЧАЛЬНЫЕ ИЗВЕСТИЯ
Надо сказать, что сам город Рельсовск был не велик и жители его никогда и не осознавали себя чем-то единым, способным хоть в малой степени повлиять на собственную судьбу.
Личные беседы с господином Федорчуковым, которые мы нередко вели в городе на Неве еще до отлета Петра Созонтовича на Юпитер, а также задушевные разговоры с Федором Михайловичем Любимовым в Рельсовске способствовали тому, что я сделал поразительное открытие, касающееся особенностей здешнего национального характера.
Из века в век крепло в рельсовцах убеждение, что если и произойдут перемены, то случится это, когда вспомнят в Москве о безрадостной и несытой здешней жизни.
Рельсовцы надеялись, что тогда в столице нашей Родины устыдятся и немедленно снимут с работы Якова Абрамовича Макаронкина, заведующего городской торговой базой, а также Ивана Гавриловича Громыхалова, директора ликероводочного завода. Ну, а Петру Николаевичу Исправникову — начальнику милиции — такой втык сделают, что навсегда позабудет он, как руки распускать и взятки брать...
И еще очень надеялись рельсовцы, что потом и продукты завезут, и фонды на строительство мостов и новых квартир выделят.
Вот тогда, считали в Рельсовске, и дети будут расти здоровыми и дружными, и жизнь сама собою наладится и станет совершаться во взаимной любви на общее благо...
И чтобы это произошло побыстрее, писали они заявления хану Батыю, наркому Лаврентию Павловичу Берии и физику Андрею Дмитриевичу Сахарову.
А пока, в ожидании необходимых резолюций и санкций, рассуждали.
И более всего рассуждали о грядущих переменах.
О! Об этих переменах рельсовцы говорили и у пивных ларьков, и в очередях за маргарином, и на кухнях малогабаритных квартир, и в домах частного сектора во всех городских Федорчуковищах.
И была, была в этих неспешных разговорах, как и в пыльных, плохо заасфальтированных улочках, как и в бесчисленных оврагах, тонущих по весне в белой пене садов, своя прелесть и задушевность.
И так проходили годы, десятилетия.
Шумели над Рельсовском летние грозы .
Бурлили ручьи в Больших и Малых Федорчуковищах.
Вырастали дети, и уже сами рассуждали в очередях, как переменится жизнь, когда победят в Москве прогрессивные силы объединенного блока хана Батыя, наркома Берии и физика Сахарова, как переустроят они для взаимной любви и всеобщего блага отсталую русскую жизнь.
Пожилые рельсовцы поругивали молодежь за эти разговоры, но не очень строго, ибо, как мы видели, вольнодумство и свободомыслие исконно было присуще всем жителям этого великого города.