Untitled.FR11.rtf5

Неизвестно

На этом мы и расстались.

Но уже дома я неожиданно вспомнил, как осекся редактор, посмотрев на меня, и задумался. Почему он не удивился, что я был на Венере, Сатурне и Плутоне? Откуда ему известно об этом? Ведь я ничего не говорил ему о своих полетах...

Но он определенно знает.

И это ведь именно он дал указание господину Коняеву переслать мои письма инопланетянам .

Все это очень странно .

Задумавшись, я машинально нарисовал человека без глаз и долго смотрел на рисунок, пытался вспомнить: кто это?

Потом не выдержал — нарисовал и глаза.

Получилось, что человек смотрит на меня в упор, и недобро так смотрит.

Видно, что знает меня...

А я его так и не смог вспомнить.

Приходил Ш-С.

Долго стоял в коридоре перед дверью с вывеской «Приватизационный комитет».

Кстати сказать, она сейчас на металле выгравирована. Это Петр Созонтович Федорчуков у себя на заводе — он там председатель профсоюзного комитета — заказывал, а мы все скинулись по десять рублей.

Потом Ш-С. спросил: «Что это за приватизационный комитет такой?»

Я объяснил.

Ш-С. пожал плечами и сразу прошел в мою комнату. Запер за собой дверь и, усевшись напротив меня, сказал тихо и жалобно:

— Я снова заболел!

— Почему ты решил, что заболел? — спросил я.

— Я ничего не понимаю! — горячо заговорил Ш-С. — Окружающим все ка­жется совершенно естественным, а я не понимаю! Не понимаю, почему я должен радоваться, если где-то запрещают говорить на русском языке! Не понимаю, как Горбачев и Ельцин сумели так устроить нашу экономику, что за доллар США, за который там только и можно проехать в метро, у нас можно полстраны купить! Не понимаю, почему Шеварднадзе, получая жалованье министра иностранных дел СССР, только тем и занимался, что защищал от СССР другие страны. Я ни­чего не понимаю.

Я не сразу сумел сформулировать свой ответ.

— Видишь ли. — сказал я. — Вообще-то надо вносить порядок в самые яв­ления, а не в одни лишь понятия. Тебе станет легче, если ты поймешь, что со­держанием аналитики является астрономия, в которой история составляет лишь незначительную величину.

Еще мне хотелось сказать о «непрямом пути», о котором я так долго думал, но я побоялся, что Ш-С. не поймет меня, и поэтому начал издалека.

— Ты слышал о красно-коричневых? — спросил я, как-то непроизвольно под­ражая интонациям господина Редактора.

— Слышал! — сказал Ш-С. — А что?

— Понимаешь . — проговорил я, больше думая уже не о том, как разъяснить свою мысль о «непрямом пути» в астрономии, а пытаясь понять, откуда в моем го­лосе появились явственно узнаваемые интонации Редактора. — Раньше все боль­шевики были евреями. Или немножко евреями... А теперь что? Теперь каждый интеллигент тоже, по-своему, еврей. А если нет, то значит, что он красно-корич­невый. Понимаешь?

— Нет. — сказал Ш-С. — Разве ты тоже еврей? Или ты красно-коричневый?

— Откуда я знаю. — сказал я. — Тебе ведь известно, что моя мать умерла, а отец находится на секретной работе .

—

Тем более, — сказал Ш-С. — И вообще, откуда у тебя эти мысли про астро­номию? Ты забыл, что доктор запретил тебе читать Федорова?

Мне не хотелось отвечать на этот вопрос.

К счастью, тут мой взгляд упал на рисунок, который я сделал, задумавшись, откуда известно редактору мое галактическое прошлое. Я показал рисунок Ш-С.

— Кто это? — спросил я. — Знаешь?

Ш-С. побледнел и, как-то торопливо попрощавшись, ушел.

Сбывается предсказание статьи из «Аргументов и фактов» об олимпийском Мишке .

Ушел на пенсию М. С. Горбачев.

Короток век политических деятелей в нашей стране. Нелегка их судьба. Едва только придет человек к власти, а уже и народ ему не нравится, которым он должен управлять, уже стремится он запретить то, благодаря чему сам пришел к власти.

Для демократов народ — тоже самое страшное. И в этом мне видится вну­треннее противоречие, которое трудно будет преодолеть. Снова разговаривал с

Векшиным и еще раз убедился, что идеалы демократии он путает с ненавистью к этой, как он любит говорить, стране.

Векшин не скрывает от меня, что своей властью он пользуется в личных целях. Работу в мэрии и Совете городских депутатов он совмещает с деятельностью кон­сультанта в шести инофирмах, где, как говорит, получает зарплату в СКВ.

Когда я услышал об этом, я подумал, что, может быть, поэтому Векшин и не возвращает мне долг. Рублей у него нет, одни доллары... Хотя я бы, конечно, со­гласился взять долг и в долларах.

Мне, однако, неловко требовать долг в долларах, и, чтобы отвлечься от этой мысли, я сказал, цитируя Ш-С., что не понимаю, почему я должен радоваться, когда моя страна становится колонией.

— А никого и не интересует, радуешься ты или нет! — ответил Векшин. — У власти сейчас мы, которые всегда мечтали уехать в США. Пускай Соединенными Штатами мы никогда не станем, но нам приятнее жить хотя бы в колонии США. Понял, идиот?

Какой он грубый.

Потом Векшин ушел на кухню и долго разговаривал там с Давидом Эдуардо­вичем Выжигайло.

Давид Эдуардович выставил бутылку шотландского виски, и Векшин объяснял ему, что так можно просрать всю перестройку.

— А нам что перестройка, что кукуруза — один хрен! — отвечал на это Давид Эдуардович.

Векшин горячился, спорил.

Потом на кухню вышла Екатерина Тихоновна Федорчукова.

— Полно врать про перестройку свою, — сказала она. — Идите спать!

Снова читал в туалете газеты.

Мысль, что национализм еще никого не доводил до добра, внушается нашей демократической прессой так же усиленно, как раньше коммунистической. Мысль интересная, но не бесспорная. Ведь при всем желании мы не найдем ни одной страны, для которой бы был благотворным интернационализм. Кстати, бывший СССР — лучший тому пример.