Унтовое войско

Сергеев Виктор

В Киже Цыциков не нашел Бутыд. На месте, где стояла ее юрта, сиротилась серая куча пепла от очага да чернели полузавалившиеся ямы от вынутых и увезенных юрточных столбов. Он поехал к старосте, по его подсказке отыскал Ошира и спросил у него, где Бутыд.

— А кто ты? — спросил Ошир.

— Я казак из Нарин-Кундуя. С Бутыд мало-мало знаком.

Ошир внимательно оглядел приехавшего.

— Она откочевала на покосы главного хоринского тайши. Все безлошадные семьи откочевали. На заработки.

— А далеко они уехали, где их искать?

— Не

знаю. От тайши приезжали посыльщики. Куда подались — не сказали. Где травы поспели, туда и откочевали. Ковыль уже цветет.

Цыциков вспомнил, что Он обещал Бутыд приехать, как только зацветет ковыль… Приехать с жеребчиками. Он опоздал — не приехал, и он обманул — поменял жеребят на чекмень, шаровары и папаху.

Он отвернулся и глухо проговорил:

— Возьми эту лошадь себе.

Не ожидая ответа от Ошира, он отвязал монгольскую кобылу и сунул повод в руки опешившего парня. Затем он поднял на дыбы свою вороную Хатарху и поскакал, не оглядываясь, к синевшему на горизонте лесу.

Глава седьмая

Кожаный возок генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева катил берегом Ангары в сопровождении конвоя из казаков.

Лошадей для генеральского возка меняли до шести раз в сутки. На почтовых станциях подавали длинногривых и длиннохвостых не объезженных как следует бегунцов. За вожжи брался какой-нибудь молчун-бурят — всю дорогу рта не раскрывал и не оглядывался. Коней запрягали гусевиком, несколько станционных ямщиков держали их на месте изо всех сил, а как все было готово и смотритель благословлял: «Пшел!» — начиналась бешеная скачка — только пыль столбом.

Перед самым отъездом Муравьев получил приятную весть из Петербурга. Вышел высочайший приказ о производстве исправляющего должность генерал-губернатора Восточной Сибири генерал-майора Муравьева в генерал-лейтенанты. Но тут не обошлось без ложки дегтя…

Министр Перовский доверительно писал Николаю Николаевичу, что ему без труда удалось склонить государя в список награждаемых к пасхе следующим чином вписать Муравьева. Царь не возражал и утвердить Муравьева в должности генерал-губернатора. А что на деле обозначилось? К святой неделе появился высочайший приказ о наградах. Имени Муравьева там не было. Перовский сообщал, что он так и не мог добиться толку: кто «пропустил» в списке Муравьева? И это министр внутренних дел!. На Муравьева вышел особый высочайший приказ. Это уж случилось после того, кап Перовский повторно доложил царю о Муравьеве.

Чин очередной дали, а уж в должности, как водится, не утвердили. Хотя никто вроде бы на приписку «исполняющий должность» внимания не обращает и в документах не все ее употребляют, а все же в этой сохранившейся приписке и проглядывает явственно ложка дегтя. Неприятно, обидно.

До пристани ехали, сопровождаемые массами верховых бурят. Позади генеральского возка, сменяясь, гарцевали тайши и шуленги.

В улусах о новом генерал-губернаторе народ отзывался с уважением. Когда с его приездом полетели с постов высокие чины в Иркутске, толпы бурят потянулись

в город.

Жалоб на чиновников от тех ходоков было столько, что Муравьев создал инородческую комиссию. В жалобы по мере свободного времени вникал лично.

Муравьев попал сегодня па молебствие в честь Бухи-нойона. Ему объяснили, что это далекий предок шаманистов и буряты почтительно зовут его «Бык-властитель-батюшка».

Буряты, сидевшие на разостланных кошмах, хором взывали к своему первопредку.

Слушанье молитвы скоро утомило Муравьева, и он остановил толмача:

— У своего богоподобного быка просят милости и благоволения, а почему в инородческой комиссии от просящих и страждущих отбоя нет?

— Да что с них взять, ваше превосходительство? — промолвил почтительно есаул. — Известно… дикие народы, как изволите видеть.

— Есть ли в роду вашем крещеные буряты? — спросил Муравьев шуленгу.

— Есть, есть! — закланялся шуленга.

— Из толпы выдвинулся высокий сутулый бурят. В дырах старой овчинной шубейки торчали острые и грязные коленки. Поклонился губернатору, прижал руку к сердцу.

— Это худой насальник, — показал он на шуленгу. — Ему мы паши, ему мы коси, — он развел руками, — а он плюет в нас и дерется кнутом. Я ему пахал, мой колос вырос на пашне, он не платит деньга.

Муравьев нахмурился, задергал бровью.

Из толпы на разные голоса закричали:

— Хатуу хуулитай нойон!

— Они уверены, что вы — начальник с твердым законом, — пояснил толмач, — Такой слух по улусам…

Крики толпы пришлись по душе генерал-губернатору. «Даже до этих забытых богом и цивилизацией пастухов и то дошла молва о моем усердии перед государем и отечеством», — подумал он и покосился на шуленгу. Тот стоял бледный и растерянный, боясь что-либо отвечать, да и отвечать было нечего, потому что Муравьев его ни о чем не спрашивал.

— Это у них в обычае, — вставил адъютант. — Любой начальник местный заставляет своих родовичей безо всякой платы пахать и косить угодья тайшинские и шуленгские, велит огораживать их жилище, перевозить юрты с кочевья на кочевье.

— Что уж, так и не платят ровно ничего? — усомнился Муравьев.

— Почитаю, что так. Да еще наказывают без суда.

— О судах я произвел расспросы в ведомствах. Отписали, что суды в справедливости и бескорыстности вершат разбирательство.

— Обман, ваше превосходительство.

— Гм… Обман? Я им покажу! На Кару законопачу! — закричал Муравьев, легко воспламеняясь. Он понимал, что его поездка по бурятским улусам должна иметь выгодные лично для него последствия. Он тут же распорядился провести избрание нового шуленги и удалился под восторженные крики толпы.

Муравьев, весь год думая об амурских делах, и тут, в поездке, не удержался, спросил бурят Балаганского улуса, что они думают о маньчжурах и китайцах, о землях по великой реке Амуру. Долго все молчали, и генерал-губернатор хотел было уйти, но тут народ расступился и пропустил к нему парней, ведущих под руки хилого старца.