«Уолдо», «Неприятная профессия Джонатана Хога» и другие истории
Шрифт:
– К более интеллектуальной? Чушь собачья! Люди перестали играть в теннис, потому что постоянно чувствуют себя усталыми. Ты глянь на себя. Краше в гроб кладут.
– Имею поводы, док, и ни к чему проезжаться на мой счет.
– Извини. Но у людей наблюдается явное ухудшение работы организма. Я мог бы доказать это с цифрами в руках, но любой врач, который хоть чего-то стоит, в моих доказательствах не нуждается и сам это видит. Если есть глаза и если они не отведены чудесами медицинской техники. Пока что я не могу уверенно сказать, чем это вызвано, но будь я проклят,
– Быть этого не может. Никаких излучений не выпускали в атмосферу, пока самым придирчивым образом не проверили у биологов. Мы не дураки и не мошенники.
– Может быть, подольше следовало проверять. Речь ведь не о часах и не о неделях. Речь о кумулятивном эффекте многих лет прополаскивания живых тканей высокими частотами. Он наличествует?
– Уверен, что отсутствует.
– Уверен. Вера не знание. Никто никогда даже не пробовал с этим разобраться. Кстати, а каково воздействие солнечного света на обычное силикатное стекло? Обычно отвечают: «Нулевое». А ты видел стекло, которое долго валялось в пустыне?
– Имеете в виду иридизацию? Видел, конечно.
– То-то. За несколько месяцев в пустыне Мохаве любая бутылка начинает играть всеми цветами радуги. А ты когда-нибудь обращал внимание на оконные стекла в старинных домах на Бикон-хилл?
– В жизни не бывал на Бикон-хилл. Где это?
– В Бостоне, если хочешь знать. И выглядят они в точности как та бутылка, только на это ушло лет сто, если не больше. А теперь скажите мне, физики-шизики, вы способны количественно уловить изменения в структуре стекол на Бикон-хилл по годам?
– Мм, вероятно, нет.
– Однако они имеют место. А кто-нибудь когда-нибудь пытался оценить, что за изменения произошли в тканях организма за тридцать лет прямого воздействия ультракоротковолнового облучения?
– Нет, но…
– Без твоих «но» обойдется. Кое-какие изменения я вижу. Об их причине могу только догадываться. Возможно, я ошибаюсь. Но чувствую себя куда бодрее с тех пор, как всякий раз, выходя наружу, обязательно надеваю пальтецо со свинцовой подкладкой.
Стивенс сдался:
– Док, может, вы и правы. Не хочу свариться с вами. Но как насчет Уолдо? Не захватите меня с собой, когда отправитесь к нему? Не поможете ли договориться с ним?
– Дело терпит или нет?
– Не терпит.
– Тогда двинем хоть сию минуту.
– Подходит.
– Звякни к себе в контору.
– То есть вы не шутите насчет «сию минуту»? Очень кстати. Что касаемо конторы, так я в отпуске. Однако проблема вот где у меня сидит. Давно пора с ней разобраться.
– Кончили трепаться. Поехали.
Они выбрались наверх, на стоянку машин. Граймс направился было к своему «ландо» – старомодному, громоздкому, семейному «боингу». Стивенс остановил его:
– Вы никак собрались раскочегарить этот свой драндулет? Да мы же на нем, дай бог, только к вечеру доберемся!
– Чем плохая машина? Ходит отлично, заатмосферный движок имеется. Запросто долетит до Луны и обратно.
– Долететь долетит, но ведь еле ползет. Пошли на мое «помело».
Граймс
В сердцевине «пузыря», хорошо видимая сквозь стенки, находилась единственная металлическая часть корабля: балка, а точнее сказать, осевой сердечник, и расширяющийся сноп антенн для приемников де-Кальба при ее оконечности. На вид ни дать ни взять гигантская ведьминская метла, прозвище свое вполне оправдывает. А поскольку сиденья из прозрачной пластмассы смонтированы одно за другим поверх балки так, что металлический стержень проходит между ног у пассажиров и водителя, прозвище звучит вдвойне уместно.
– Сынок, – заметил Граймс. – Я не щеголь и за элегантным видом не гонюсь. И все же сохранил какие-то остатки самоуважения и два-три перышка личного достоинства. И категорически отказываюсь болтаться с этой штукой промеж шенкелей, тем более высоко в воздухе.
– Просто ужас, док, до чего ты старомоден.
– Возможно. И тем не менее намерен придерживаться причуд, с которыми сумел дожить до своих лет. Так что ни в коем разе.
– Слушайте! Перед взлетом я включу поляризацию кузова. Может, на этом помиримся?
– До непрозрачности?
– До полной.
Граймс с сожалением окинул взглядом свой рыдван и ощупью протиснулся в едва видимый люк «помела». Стивенс помог ему. Они забрались внутрь и оседлали насест.
– Молодчина, док! – приговаривал Стивенс. – Я вас туда в три притопа доставлю. Из вашего корыта больше восьмисот в час не выжмешь, а до «Инвакола» по вертикали тысяч сорок, уж не меньше.
– А мне не спешно, – проворчал в ответ Граймс. – И вот что: при Уолдо не смей называть его дом «инвалидной коляской».
– Есть не называть, – пообещал Стивенс, шаря в пустом на вид воздухе.
Внезапно корпус машины стал матово-черным, скрыв пассажиров из виду. И так же внезапно засиял ослепительным зеркальным блеском. Машина вздрогнула, взмыла и разом исчезла.
Если верить глазам, Уолдо Ф. Джонс витал в воздухе посредине сферического помещения. А глаза не обманывали, поскольку он действительно там витал. Его дом находился на околоземной орбите с периодом обращения, в точности равным двадцати четырем часам. Притом сам дом вокруг своей оси не вращался; вот уж в чем не нуждался Уолдо, так это в псевдогравитации, организуемой с помощью центробежной силы. Именно потому он и покинул планету, чтобы избавиться от ее гравитационного поля; и за семнадцать лет, которые прошли с тех пор, как его дом был построен и выведен на орбиту, Уолдо ни разу не спустился на земную поверхность; при любых обстоятельствах даже мысль об этом ему в голову не приходила.