Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Шрёдер Элис

Но больше всего его терзали ошибки от несделанного — вещи, которые он мог сделать, но не сделал. Он упомянул лишь одну. Он не купил акции Fannie Мае, Федеральной ипотечной ассоциации. На настоящий момент это стоит ему примерно пять миллиардов недополученных долларов. Были и другие — отказ от покупки телестанции, которую пытался продать ему Том Мерфи, отказ инвестировать в Wal-Mart. Он объяснил: причина того, что он чаще жалеет о том, чего не сделал, чем о том, что сделал, состоит в том, что он осторожный человек.

Баффет множество раз говорил о своих ошибках. Но только о профессиональных. Он никогда не заходил дальше, не говорил о личном — о невнимании, пренебрежении, упущенных возможностях. Эти ошибки были с ним всегда, но замечали их только близкие люди. Он редко говорил

о них, если говорил вообще.

Студентам же он объяснил свою теорию двадцати попыток для инвестирования. «Вы разбогатеете, — говорил он, — если будете считать, что у вас есть всего двадцать попыток в жизни и каждое финансовое решение — это одна попытка. Тогда вы не поддадитесь искушению заниматься всем поверхностно, станете играть по-крупному и принимать более взвешенные решения».

Вся его жизнь строилась на теории двадцати попыток — он старался порхать как можно меньше. Один и тот же дом, одна и та же жена на протяжении пятидесяти лет. Все та же Астрид на Фарнэм-стрит, никакого стремления ввязываться в покупку недвижимости, произведений искусства, машин и других маркеров богатства. Он не переезжал из города в город, не менял работу. Многое из этого легко давалось человеку, настолько уверенному в себе, многое было результатом стремления дать ситуации утрястись, а многое — просто инерционной мудростью. Когда он вычеркивал из списка очередную попытку, это решение оставалось необратимым и становилось частью его самого. Он очень тяжело переносил любую неудачу.

* ^{483 483}

Спустя несколько дней рано утром полиция приехала, чтобы перекрыть прилегающие улицы. Ожидалось, что Вашингтонский национальный собор сегодня посетят толпы людей. Украшенные горгульями, контрфорсы собора возвышались на фоне пронзительно-синего неба¹⁷. Телевизионщики принялись устанавливать технику, чтобы запечатлеть событие, больше всего походившее на похороны по меньшей мере губернатора штата. Ближе к обеду подъехали автобусы с сотрудниками Washington Post. Члены Сената США приехали на автобусе в бело-голубую полоску, другие гости начали выходить из машин и лимузинов. Постепенно первые ряды скамеек заполнили высокопоставленные лица вроде Билла и Хиллари Клинтон, Линн и Дика Чейни. Возле собора мелькало множество известных лиц: судьи Верховного суда Рут Бадер Гринсберг и Стивен Брайер; известные журналисты Чарли Роуз, Той Брокау, Майк Уолдис и Тед Коппел; издатель USA Today Эл Ньюхарт; председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен с женой — журналисткой Андреа Митчелл; редактор Тина Браун; сенатор Тед Кеннеди; конгрессмен от Вашингтона Элеанор Холмс Нортон¹⁸. Сотни, а затем и тысячи людей устремились сквозь гигантские бронзовые двери на звуки Национального симфонического оркестра и духовой секции «Опера-Хаус» Кеннеди-центра. Возможно, никогда прежде в соборе не собиралось такого большого количества знаменитых людей одновременно¹⁹.

Мужчины в темных костюмах и белых рубашках оттеняли своих женщин, превращая поток людей в черно-белое произведение — нечто среднее между работами Мондриана и пуантилистов⁴⁸³. Женщины были в костюмах в гусиную лапку или мелкую клетку, черных костюмах с белыми блузками. Черные платья-футляры с пиджаками или без; белые юбки с черными свитерами и черные пиджаки, надетые поверх чернобелых платьев в горошек. На головах у них были маленькие черные шляпки, чернобелые шляпы с полями, которые были бы более уместны на скачках, и соломенные шляпки с вуалетками. Все пришли обвитые жемчугом разных размеров, от мелких жемчужин размером с перчинку до тех, что выглядели как пробки от шампанского. Нитки черного и белого жемчуга, обвивающие запястья и шеи. Каждая деталь их туалета подчеркивала благоговение перед женщиной, с которой они пришли проститься на этот грандиозный черно-белый бал.

Как только началась служба, Баффет и Гейтс сели на скамью рядом с Мелиндой. Заиграла музыка. Историк Артур Шлезингер произнес речь, несколько слов сказали Генри

Киссинджер, Бен Брэдли и, конечно, дети Грэхем. Ближе к концу бывший сенатор Джон Дэнфорт прочитал проповедь. Он сказал, что Грэхем никогда не вела беседы о религии, но жила всегда так, как должна была жить истинно верующая. «Будучи самой могущественной женщиной в мире, она не позволяла себе бахвальства. В Вашингтоне многие ходят задрав нос, но Кей — никогда. Эгоизм не приводит к успеху в жизни. Побеждают лишь те, кто отдает и не берет ничего взамен. Очень правильно и очень по-библейски то, что каждый, кто возвышает себя над другими, падет, а тот, кто идет по жизни со смирением, вознесется. Для всех нас это лишь слова, а для Кэтрин Грэхем это было всей жизнью».

Мелинда Гейтс потянулась за платочком, Баффет застыл от горя на сиденье по соседству с ее мужем. Два церковных хора, в черных и белых одеждах, пели Моцарта. Четверо мужчин подняли на плечи гроб и медленно понесли его вдоль прохода под звуки «Прекрасной Америки». Семья проследовала за процессией к кладбищу Оук Хилл, где Кэтрин должна была быть погребена рядом с мужем.

В тот день более четырехсот человек приехали к дому Грэхем. Поминки проходили на заднем дворе. Дети и внуки Кэтрин стояли там, беседуя с гостями. Под натянутым в саду тентом, где располагался буфет, гости ели маленькие канапе, изящно порезанную ветчину и вырезку. Они бродили вокруг бассейна и по дому, оживляя воспоминания. Они стояли в гостиной, где президент Рейган как-то ползал на четвереньках, подбирая рассыпанные им кубики льда. В последний раз они смотрели на книги и безделушки в библиотеке, где миссис Грэхем размышляла, стоит ли ей публиковать досье Пентагона. Они остановились, чтобы в последний раз рассмотреть фарфор Наполеона, висевший на стенах над круглыми обеденными столами, за которыми обедали все американские президенты от Кеннеди до Клинтона. Пришли все, кто когда-либо был гостями Кэтрин Грэхем, — от принцессы Дианы до Жаклин Онассис²⁰. Дом был полон воспоминаний об исторически значимых событиях.

Уоррен в последний раз прошелся по дому Кей, но нигде не задержался. Он ушел рано и никогда больше сюда не возвращался⁴⁸⁴.

День продолжался, друзья и почитатели Кэтрин Грэхем прощались с ней. Пройдя сквозь длинный холл мимо комнат, где она так часто развлекала гостей, они выходили в сад и покидали последнюю вечеринку Кей.

Глава 56. Богатые для богатых

Омаха • июль 2001— июль 2002 года

Баффет вернулся в Небраску в одиночестве. Каждую минуту, свободную от сна, он старался заняться чем-то, что отвлекало бы его от тяжелых мыслей. Он читал Financial Times, New York Times, Wall Street Journal. Он смотрел телеканал CNBC. Он говорил по телефону. Он устраивал партии в бридж по вечерам. Он читал новости в Интернете. Он играл в компьютерный симулятор вертолета.

Неделю спустя во время телефонного разговора он заплакал в трубку. Сдержать свое горе в тот раз он не смог. Через минуту, когда сжимавшая горло волна горя отступила, он сумел заговорить опять. Он выразил сожаление, что не смог сказать добрых слов о Кей на ее похоронах. Ему было очень стыдно из-за этого. Человек, который столько работал над тем, чтобы комфортно чувствовать себя на публике, должен был сделать это для Кей. Он сожалел и о других вещах. Думал еще об очень многом.

«Если бы в тот день я играл с ней в бридж, возможно, она бы не упала, — вспоминал он позже с горечью. — Я бы сам перенес ее из машины для гольфа. Возможно, она бы не умерла».

Но Кей, скорее всего, в любом случае сама бы пошла вверх по лестнице. Кроме того, Баффет в точности не знал, погибла ли она от того, что упала, или упала от того, что у нее случился сердечный приступ.

И все-таки Уоррена терзало чувство, что он не сделал всего, что мог бы сделать. Время от времени он думал, что, оставшись тогда с Кей, уберег бы ее от беды.