Употребитель

Катсу Алма

Я понимала, что Джонатан обратит внимание на умолчания в моем письме, но я уговаривала себя: «Он знает меня, поэтому не будет тешить себя иллюзиями, что я изменилась за время нашей разлуки». По крайней в мере, в моей жизни столь драматичных перемен не произошло. Мое первое письмо Джонатану было полно любезностей: с каким нетерпением я жду нашей встречи, как мне хочется увидеться с ним воочию, и так далее.

День встречи неумолимо приближался. Я была во власти глупых иллюзий. На тот случай, если Джонатан пожелает побывать у меня дома, я попросила горничную прийти на этой неделе раньше обычного. Я купила экстравагантный букет цветов, который вполне сгодился бы для королевской свадьбы. Я положила в холодильник несколько бутылок шампанского и принесла из винного погреба бутылку хорошего старого каберне.

Ночью накануне приезда Джонатана я совсем

не смогла заснуть. Села перед зеркалом. Заметит ли он какие-нибудь перемены во мне? Я придирчиво изучала свое отражение. Конечно, искать в себе какие-то перемены — это был невроз чистой воды, попытка представить себя обычной женщиной — как те, из телерекламы, щебечущие про мимические морщинки. Я знала, что перемен нет и не будет. Я по-прежнему выглядела, как студентка колледжа, и выражение лица у меня по обыкновению было сердитое, озабоченное. Ни единой морщинки — гладкая, идеальная кожа, как в тот день, когда Джонатан от меня ушел. Я была миловидная, но не красавица. Проклятие и милосердие моей жизни. Достаточно миловидная, чтобы на меня обращали внимание, но недостаточно красивая, чтобы по мне сходили с ума. Во мне все еще сохранился пыл молодой женщины, которой не хватает секса, хотя на самом деле в моей долгой жизни его было более чем достаточно. Мне не хотелось, чтобы Джонатан увидел меня отчаянно влюбленной, но избежать этого было невозможно. Это я поняла, глядя на себя в зеркало. Мне суждено было навсегда остаться отчаянно влюбленной в него.

Сидя у зеркала, я представляла, как странно, как безумно будет увидеть завтра друг друга — такие знакомые лица посреди толпы людей, родившихся недавно. Мы посмотрим друг на друга — и время словно бы остановится. Как давно Джонатан покинул меня? Сто шестьдесят лет назад? Я даже не могла вспомнить, какой это был год. Меня удивило, что я уже не чувствую той острой, жестокой боли, какая терзала меня в ту пору. За десятки лет боль притупилась, гораздо сильнее было желание увидеть его.

Я отошла от зеркала и решила, что пора выпить. Достала из холодильника холодную бутылку шампанского и откупорила ее. Какой смысл беречь ее до завтра? Разве недостаточным поводом для праздника было то, что Джонатан написал мне после полутора веков разлуки? Пока я меняла постельное белье и вешала в ванной дополнительные полотенца, я решила, что всякую надежду нужно убить в зачатке. Он просто ехал навестить меня.

«Жди меня в вестибюле в полдень», — написал Джонатан в последнем электронном письме. Ждать не было сил. Я гадала — то ли выйти пораньше, то ли все-таки подняться к нему в номер. Но ведь это выглядело бы так жалко. Лучше было притвориться, что у меня все-таки есть гордость, что я умею владеть собой. Словом, я сидела у себя в кабинете и смотрела на стрелки на циферблате. Они медленно ползли и наконец остановились на одиннадцати часах. Я вышла из дома, поймала такси и поехала к отелю «Сен-Жермен» с довольно хмурым видом, надеясь, что выгляжу равнодушно. Моя тихая маленькая улочка исчезала позади. Она вертелась, словно нарисованная картинка на барабане карусели. Гостиницу «Сен-Жермен» я знала, но никогда там не бывала. Это был тихий старый отель на одной из непрестижных улиц на левом берегу Сены, вполне по карману врачу из африканского буша, [21] приехавшему в Париж на несколько дней. Воздух в фойе был душноватый. Если бы воздуху можно было дать цвет, этот я назвала бы коричневым. За главной регистрационной стойкой сидела администратор весьма профессионального вида. Она провожала меня взглядом, пока я шла по вестибюлю к одному из островков больших кожаных кресел. Все ли вестибюли отелей выглядели так — словно затаившие дыхание комнаты? Кресло, которое я выбрала, стояло так, что мне был виден путь от входа к главной регистрационной стойке. Затейливые старинные часы показывали 11.48.

21

Буш — в Африке обширные дикие пространства, поросшие кустарником. Автор ошибается: буш — принадлежность Южной Африки, а никак не Экваториальной, где и находится Демократическая Республика Конго. В дальнейшем автор дает, мягко говоря, странное описание Конго как «жаркой и сухой страны».

В молодости у Джонатана была привычка заставлять других ждать его. Мне хотелось верить, что с годами он стал более пунктуален.

На столике

лежала утренняя газета. Я никогда особенно не интересовалась мировыми новостями, а в последнее время совсем перестала читать газеты. Я путалась в событиях, они все были так похожи одно на другое. Смотря вечерние выпуски новостей, я постоянно впадала в ощущение дежавю. Массовое убийство в Африке? В Руанде, что ли? Да нет, в Руанде это было в тысяча девятьсот девяносто третьем. Или в Бельгийском Конго? Или в Либерии? Застрелили главу государства? Биржевой кризис? Эпидемия полиомиелита, оспы, тифа, СПИДа? Все это я пережила, находясь на безопасном расстоянии и наблюдая за тем, как все это терзает и уничтожает население планеты. Видеть эти страдания было тяжело, ужасно тяжело, но у меня никогда не было возможности на что-то повлиять. Я была призраком, стоявшим на заднем плане.

Мне было понятно, почему Джонатана потянуло к медицине. Он получил профессию, благодаря которой мог делать хоть что-то с теми ужасными вещами, которые творились в мире. Он закатал рукава и взялся за работу, хоть и понимал, что порой истребить болезнь невозможно даже в пределах одной деревушки. И все-таки Джонатан пытался.

Я отвела глаза от газеты, почувствовав приближение Джонатана.

Парадная дверь открылась. Я наклонилась вперед, готовясь встать при виде знакомого силуэта, но тут же расслабилась. Вошедший мужчина был одет в мятые брюки цвета хаки и выношенный твидовый пиджак. Его шея была обмотана цветным платком в каком-то национальном стиле, он был в очках. Его щеки заросли неровной трехдневной — если не более древней — щетиной.

Мужчина направился прямо ко мне, держа руки в карманах. Он улыбался. И вдруг я его узнала.

— Вот как меня приветствуют? Ты забыла, как я выгляжу? Наверное, стоило выслать последнюю фотографию, — сказал Джонатан.

Он предложил прогуляться, и мы вышли из отеля. Джонатан сказал, что я бледна. Он крепко взял меня за руку, мы пошли по тротуару и через некоторое время нашли спокойный уголок в парке. Вокруг сплошной бетон и парковые скамейки. Единственное дерево и то было окружено бетонным бордюром. Иллюзия природы.

— Так радостно видеть тебя.

Я не могла ответить, да мой ответ и не был нужен. Так глупо, так странно было то, что он так долго отсутствовал в моей жизни. Я видела его вновь и не могла понять, что на свете могло нас разлучить. Мне хотелось прижаться к нему, целовать его, гладить его тело и убеждать себя, что он здесь, во плоти, рядом со мной. Но как близко мы ни были знакомы, между нами лежало полторы сотни лет разлуки. И что-то в поведении Джонатана подсказывало мне, что торопить события нельзя.

Как только моя бледность отступила, мы нашли кафе и просидели там несколько часов. Мы пили кофе и «Lillet», [22] курили (точнее, курила я, а доктор Джонатан к курению относился неодобрительно) и наверстывали время, прожитое в разлуке. Рассказы об африканском буше меня просто зачаровали. Я была потрясена тем, что Джонатан, уроженец холодного, лесистого штата Мэн, был способен жить в такой жаркой и сухой стране. Не менее удивительным было и то, что он, словно средневековый отшельник, мог сидеть в своей медицинской палатке и терпеливо наполнять шприцы вакциной, не думая о кружащих над ним полчищах комаров. Малярия, лихорадка Западного Нила — все эти болезни ему были не страшны. Он вызвался добровольцем и поехал в долину, где буйствовала болотная лихорадка. Когда «Лендровер» не мог переехать через реку, он таскал коробки со средствами против диареи и прочие лекарства на спине. Но как бы сильно я ни восторгалась всем, что делал Джонатан, мне все же было страшно слышать о тех опасностях, которым он подвергался.

22

Французское вино-аперитив. Бывает красным и белым. Изготавливается из сухих вин с добавлением различных ликеров.

— Но как ты нашел меня — после стольких лет? — спросила я наконец. Этот вопрос мне мучительно хотелось задать с самого начала.

Джонатан загадочно улыбнулся и сделал очередной глоток аперитива:

— Это забавная история. Если коротко — все дело в технике. А еще — в удаче. Мне давно хотелось разыскать тебя, но этот вопрос не давал мне покоя. Как это сделать? Ответ начался с детской книжки, которую я случайно увидел дома у одного моего коллеги.

— «Нефритовая пагода», — догадалась я.