Употребитель
Шрифт:
Мы с отцом отвезли сестер, брата и мать в католическую церковь и отправились к своей, протестантской. Отец знал, почему я пошла на службу с ним, поэтому, наверное, догадывался, почему сегодня я волнуюсь больше обычного. А после службы, поскольку лужайку занесло снегом, паства осталась в церкви. Люди сгрудились в проходах между скамьями, в коридорах, на лестницах. Кругом были слышны веселые голоса людей, которые слишком долго просидели по домам и теперь радовались возможности поболтать с соседями.
Я проталкивалась сквозь толпу в поисках Джонатана. До меня долетали обрывки разговоров горожан —
Наконец я заметила Джонатана. Он тоже пробирался через толпу. Похоже, искал меня. Мы встретились у подножия лестницы, ведущей на балкон. Со всех сторон плотно стояли горожане, мы с Джонатаном не могли говорить свободно — обязательно кто-нибудь подслушал бы наш разговор.
— Как очаровательно ты сегодня выглядишь, Ланни, — сказал Джонатан учтиво.
Это было совершенно невинное замечание, но Джонатан моего детства никогда бы не обратил внимания на мою внешность. Он на меня смотрел не более внимательно, чем, скажем, на других мальчиков.
Я не смогла ответить на комплимент. Я только покраснела.
Джонатан наклонился ко мне и прошептал на ухо:
— Последние три недели были невыносимы. Приходи в свой амбар сегодня, за час до заката. Я с нетерпением буду ждать тебя там.
Конечно, в церкви я никак не могла спросить Джонатана о чем бы то ни было, не могла попросить его утешить мое смятенное сердце. И, честно говоря, что бы он мне ни сказал, это не удержало бы меня от встречи. Я сгорала от желания с ним увидеться.
В тот вечер все мои страхи развеялись. Целый час я чувствовала себя центром мира Джонатана. Чего еще можно было желать? Вся его суть выражалась в каждом прикосновении — в том, как он развязывал ленточки и расстегивал пуговицы на моей одежде, как он нежно гладил мои волосы, как целовал мои обнаженные плечи, покрытые пупырышками гусиной кожи. Потом мы лежали на сене, обнявшись, и какое же это было счастье — лежать рядом с ним, в его объятиях и чувствовать, как он крепко прижимается ко мне. Казалось, он, как и я, не хочет, чтобы хоть что-то могло нас разделить. Никакая радость не может сравниться с той радостью, когда получаешь то, чего жаждал, о чем молился. Я была именно там, где хотела быть, но теперь ощущала, как секунда бежит за секундой, и понимала, что мои домашние гадают, куда я подевалась.
Я неохотно убрала руки Джонатана со своей талии:
— Я не могу остаться. Я должна вернуться… но, знаешь, порой мне так хочется, чтобы я могла пойти еще куда-то, а не домой.
Я хотела сказать только одно: что мне не хочется покидать эту теплую гавань его объятий, но вышло так, что я проговорилась и сказала ему правду, которая сжигала меня огнем. Мне стало стыдно, я не должна была в этом признаваться, но слово — не воробей… Джонатан озадаченно посмотрел на меня:
— Почему, Ланни?
— Ну… порой мне кажется, что мне нет места в моей семье, — пробормотала я, чувствуя себя ужасно глупо перед Джонатаном. Ведь он, пожалуй, был едва ли не единственным
Даже Джонатану я не могла признаться в моем тайном страхе, в том, как я боюсь того, что всем безразлично, буду я счастлива или нет, что никому нет до меня дела — даже отцу с матерью.
Джонатан притянул меня к себе и заключил в объятия. Он держал меня крепко, а я пыталась отстраниться. Мне хотелось уйти — нет, не от Джонатана, а от своего стыда.
— Нет сил слушать, как ты говоришь такое, Ланни… но ведь я выбрал тебя, правда? Только с тобой мне так уютно и спокойно, только с тобой я так откровенен. Если бы я мог, я бы все время проводил с тобой. Отец, мать, лесорубы, десятники… Я бы ото всех отказался, лишь бы быть рядом с тобой. Только ты да я, вместе навсегда.
Мне так сладко было слышать его признание. Куда девался мой стыд… Его слова ударили мне в голову, как крепкий виски. Только поймите меня правильно: в ту пору он сам верил, что любит меня всем сердцем, а я не сомневалась в его искренности. Но теперь, когда я на тяжком опыте обрела мудрость, я понимаю, как глупо было говорить друг другу такие опасные слова! Мы были дерзки и наивны, думали, что наше чувство — любовь. Любовь может быть дешевой эмоцией, порой ее легко дарить, хотя тогда мне так вовсе не казалось. Оглядываясь назад, я понимаю: мы с Джонатаном просто заполняли пустоту в наших душах. Так морская волна загоняет песок в расселины скалистого берега. Мы — а может быть, только я — именовали любовью свои потребности. Но ведь морской прибой уносит назад все, что принес.
Джонатан не мог дать мне то, чего, как он говорил, ему хотелось бы. Он не мог отказаться от своей семьи, от своих обязанностей. Он мог и не говорить мне, что его родители никогда не согласятся, чтобы я стала его женой. Но в тот вечер, в холодном амбаре, я владела любовью Джонатана. Я владела ею, и тем яростней мне хотелось ее удержать. Он сказал мне о своей любви, а я не сомневалась, что люблю его. Это было доказательством того, что мы были суждены друг другу. Из всех душ, сотворенных Богом, только наши были соединены на небесах. Соединены любовью.
Так мы встречались только дважды за последующие два месяца. Истинное горе для влюбленных. Оба раза мы говорили очень мало (ну разве что Джонатан успел признаться, как сильно он по мне скучал). Мы спешили предаться любви. Мы торопились, боясь, что нас застигнут, а еще потому, что было очень холодно. Мы раздевались настолько, насколько было можно, чтобы не замерзнуть на сеновале. Мы ласкали и целовали друг друга. Мы отдавались друг другу так, словно это происходило в последний раз. Возможно, мы интуитивно чувствовали приближение невеселого будущего, отсчитывающего секунды до мгновения нашей разлуки. И после первой, и после второй встречи мы расстались торопливо. Я уходила, унося с собой запах тела Джонатана. Мои щеки пылали, но я надеялась, что дома все решат, что я разрумянилась на морозе.