Управляй своей судьбой. Наставник мировых знаменитостей об успехе и смысле жизни
Шрифт:
Я обратился в один американский фонд, который распределял иностранных врачей по местным больницам и даже оплачивал перелет, и нашел себе интернатуру в городе Плейнфилд в штате Нью-Джерси, в больнице Мюлленберга. Это была прекрасно оборудованная частная больница на четыреста коек. Мы с Ритой только что поженились, так что поездка в Америку стала для нас свадебным путешествием, а на расходы у нас было всего восемь долларов — больше индийское правительство не разрешало вывозить из страны. К счастью, мой дядя Нарендра был адмирал военно-морского флота Индии и когда-то учился в кадетском училище в Англии. Оказалось, что он припрятал за границей примерно сто долларов в разной валюте и подарил
Мы приземлились в международном аэропорту Кеннеди — и вот уже регистрируемся в мотеле где-то в нью-джерсийской глуши. Мы падали с ног от усталости, но от волнения не могли заснуть. Я переключал каналы, дивясь цветному телевидению: такого мы с Ритой еще не видели. И попал на трансляцию Уимблдонского теннисного турнира, которую прервал местный выпуск новостей. Произошла попытка ограбления, ранены два человека. Пострадавших на носилках доставили в приемный покой. Мне стало нехорошо, ноги подкосились, я сел на кровать:
– Господи! Их привезли в мою больницу!
Впервые за всю медицинскую карьеру мне стало страшно. Я не был готов иметь дело с настоящими больными, в реальной ситуации, когда речь идет о жизни и смерти. И еще никогда не видел огнестрельных ранений. Я ерзал на краю кровати и глядел на телефон — боялся, что меня вот так прямо сразу и вызовут в отделение скорой помощи. К счастью, телефон молчал.
На работу я вышел на следующий вечер. Я должен был руководить всем отделением скорой помощи в ночную смену. Мне было строго-настрого запрещено будить главного врача-резидента без крайней необходимости. Но и тогда он едва ли взглянет с сочувствием на перенервничавшего интерна, растолкавшего его среди ночи. Я твердо решил, что обойдусь без этого. Все под контролем, как же иначе!
Мы приехали в Плейнфилд в июле 1970 года и прожили там год. Когда я в первый вечер вошел в отделение скорой помощи, коллеги, которые показали мне мой шкафчик и провели экскурсию по палатам интенсивной терапии, были не американцы. Один был немец, зато у остальных были азиатские лица, вроде моего — они приехали из Индии, Пакистана, Кореи и с Филиппин. Медсестры — некоторые из них еще доучивались в школе медсестер при больнице — были местные девушки, большинство — с итальянскими фамилиями. Столько врачей-иностранцев съехалось сюда из-за Вьетнамской войны. Армия забрала себе всех выпускников медицинских институтов и призвала под ружье множество молодых людей, которые, вероятно, хотели стать врачами, так что в стране остро не хватало докторов.
Волновался я напрасно: в первое дежурство мне так и не пришлось никого лечить. В отделении скорой помощи городской больницы так бывает нечасто, ведь сюда постоянно привозят несчастных прямо с улиц. К концу унылой ночи ко мне заглянула дежурная медсестра и пригласила на экспирацию. Термин этот я раньше не слышал, но позориться не хотел и вопросов не задавал. Медсестра провела меня по какому-то обшарпанному коридорчику в палату, где на койке лежал больной, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Вот, значит, что такое экспирация.
– Что мне полагается делать? — спросил я. — Он же мертв.
– Нужно заключение врача, иначе нам нельзя его переносить, — ответила медсестра.
Наверное, этой медсестре не раз и не два приходилось знакомить заезжих докторов с американским жаргоном. Я проверил пульс — нет. Медицинского фонарика, чтобы посмотреть реакцию зрачков, я не прихватил (если зрачки у человека не реагируют на свет, это один из важнейших признаков смерти). Вот я и попросил у медсестры фонарик, но использовал при этом слово «torch», которое на британском английском значит и «фонарь», и «факел».
–
Похоже, ей еще не случалось слышать от индийцев специфически британские словечки. Больше ничего я сделать не мог и двинулся к выходу, однако медсестра меня остановила. Нужно было сообщить горестную весть родственникам покойного, столпившимся в комнате ожидания. Это была моя обязанность. В Индии никому не приходится этого делать, поскольку родных всегда пускают в палату к умирающему.
Я с неохотой двинулся в комнату ожидания. Там сидело человек восемь. Когда я к ним вышел, они встали на ноги — молча, с серьезными лицами. Я начал говорить — и тут сообразил, что я даже не знаю, как зовут покойного. Родственники ждали, и я произнес первое, что пришло в голову:
– Очень сожалею, но у нас экспирация.
Кто-то из родственников заплакал. Один мужчина стал трясти мне руку и многословно благодарить за все, что я сделал. Я покивал, стараясь сохранить достоинство, и унес ноги. У меня осталось ощущение полной беспомощности, и я подумал, как это странно — приехать в страну, где больного подключают к разным аппаратам и при этом отключают от родных, а ведь они нужны ему больше всего!
Отделение скорой помощи стало в Плейнфилде предметом пристального общественного внимания, когда неподалеку произошла страшная железнодорожная катастрофа с множеством жертв. Травматология как специальность была тогда лишь в зачаточном состоянии, однако и здесь Америка далеко опередила остальные страны, а мне пришлось учиться работать в бешеном темпе. По моим стандартам уровень преступности в этих местах совершенно зашкаливал, даже в престижных районах. Оружие было общедоступно, и каждую пятницу к нам привозили на скорой двух-трех молодых мужчин — обычно негров или итальянцев — с пулями в груди. И тогда нельзя было терять ни секунды.
Я гордился тем, что при появлении раненых превращался в сущего робота. Наша команда вместе с медсестрой из приемного покоя старались не дать пострадавшему умереть и по возможности вытянуть из него, что произошло. Тут уж было не до анамнеза. Параллельно я, желторотый докторишка, осматривал раны, фиксировал основные показатели работы организма, подключал раненых к кардиомонитору, ставил капельницу, надевал кислородную маску, проверял, не повреждены ли жизненно важные артерии, перикард и селезенка (их повреждение быстро приводит к смерти, поэтому задача врача успеть первым) и нет ли внутренних кровотечений, вливал физраствор и при необходимости первые пинты крови, удалял пулю, закрывал рану, а если рана была особенно страшная — вызывал хирурга-консультанта, а потом, когда стонущего пациента в полубессознательном состоянии увозили на следующую остановку — в палату — садился заполнять бумажки. Всегда была вероятность, что пройдет совсем немного времени, и кого-нибудь из этих молодых людей снова привезут с огнестрельным ранением, но мы работали наперегонки со смертью и об этом не думали.
Мы далеко не всегда имели дело с насильственными травмами. Я довольно часто сталкивался с повседневными случаями — вот пьяный упал и разбил себе голову, вот у ребенка поднялась температура, вот у женщины открылось кровотечение после подпольного аборта, вот у немолодого мужчины случился сердечный приступ на работе. Иногда за обращением к врачу стояла история, которую больной стеснялся рассказывать. Один мой коллега-интерн собрал целую коллекцию рентгеновских снимков, которую доставал в разгар вечеринок с участием врачей и медсестер. На снимках были совершенно поразительные, поистине чудесные предметы, которые застревали у людей в самых неожиданных естественных отверстиях.