Упраздненный театр
Шрифт:
Ванванча и Жоржетты все эти утонченные страсти не касались. Вот они выходят в свой привычный морозный арбатский двор, перед этим долго топчась в прихожей под руками Акулины Ивановны и Юзи Юльевны, наряжаясь в свои одежки и хохоча, и заливаясь, и бубня из-под ловких женских рук что-то свое, при тусклом свете желтой коридорной лампочки.
– Спасибо вам, Акулина Ивановна, хоть Жоржеточка немного погуляет, говорила Юзя Юльевна, - а то у меня совсем времени нет, - и хлопала пальцем по носу уже во все завернутую дочь.
–
– притворно негодовала Жоржетта.
И вот они во дворе. Ванванч катает Жоржетту на санках, затем она катает его. Тут выскакивает из дому сам Каминский в шубе, накинутой на плечи, в каракулевой шапке пирожком и велит им замереть, и фотографирует их - случайный незначительный будничный эпизод, но эта маленькая фотография небольшого размера и крайне любительская до сих пор, вот уже шестьдесят лет, живет у меня и время от времени попадается под руку, уже потускневшая, отдающая желтизной улика из иного времени и иного мира.
Потом они долго сидят в сугробе и с наслаждением промокают, и обстоятельно спорят о политике.
– Раньше, при царе, были частники, - наставляет Ванванч подругу, теперь приказчики...
– Обалдел?
– возражает Жоржетта.
– Давай спросим у няни, - Ванванч пытается выбраться из сугроба.
– Да няня-то деревенская, - смеется Жоржетта, - она Марфушка...
– Она Акулина Ивановна!
– протестует Ванванч.
– Ну и что же?
– смеется Жоржетта.
– Все равно Марфушка.
Недолгое зимнее солнце садится за крыши, дети стреляют поверх сугробов "пиф-паф! пиф-паф!" и кричат "ура!".
Дома Ванванч, еще не успев раздеться, рассказывает, захлебываясь, проходящей по коридору Ирине Семеновне, как они там воевали с Жоржеттой на войне, но та проходит мимо, поджав губы, пока он орет из-под руки Акулины Ивановны: "А мы все равно победили!.."
– Тише, малышечка. Тете Ире не до нас с тобой. А ну сымай поддевочку, сымай, сымай...
Но тут внезапно появляется сам Ян Адамович Каминский, и он спрашивает, заинтересованно тараща глаза:
– Что же это за война была? Кто с кем воевал?
– Красные с белыми, - выпаливает Ванванч.
– Кто же пересилил?
– Да красные же, красные!
– хохочет Жоржетта.
– А кто из вас красный, а кто белый?
– Ну, конечно, мы с Жоржеттой красные, - говорит Ванванч, - не белые же.
– Они же не белые, батюшка, - поясняет Акулина Ивановна.
– И Жоржетта красная?
– спрашивает Каминский тихо.
– А какая же?
– наступает на отца Жоржетта.- Белые ведь буржуи, и мы их всех застрелили!
В комнате Ванванч бросается к маме.
– Мамочка, мы всех белых победили!
– Да что ты?!
– поражается она, и брови ее взлетают, но Ванванч видит, что она думает о чем-то другом, постороннем.
Однажды ночью он проснулся от перезвона церковных колоколов. За двойными рамами мартовских
Мартьян поселился у Ирины Семеновны. Он к ней приехал из какой-то угличской деревеньки. Маленький, жилистый, в больших валенках, сидел на кухне и дымил самокруткой. От него пахло кислым хлебом и дымом. Пепел он стряхивал себе под ноги, и Ирина Семеновна покорно за ним подбирала. Он молчал, вздыхал и смотрел на всех входящих с собачьей преданностью.
Акулина Ивановна сказала маме как бы между прочим:
– Эвон и Мартьян в Москву приволочилси... Спасается вроде...
– Что за Мартьян?
– как-то слишком строго спросила мама.
– Это кто?.. Ах, этот... Он же кулак, няня. Вы разве не знаете, что мы объявили кулакам войну?
– Он хрестьянин, милая ты моя, - мягко сказала няня, - чего уж воевать-то? Он хлебушек растил и нас кормил, вот-те и война...
Ванванч рисовал в это время пушку. Он прислушался, представил себе тихого Мартьяна на кухне и подумал, что Мартьяна жалко.
– С кулаком, няня, мы социализм не построим, - сказала мама, - он грабитель и кровосос. Вы вот его жалеете, а он бы вас не пожалел...
Пушка у Ванванча выстрелила, и, продолжая линию выстрела, он пририсовал человечка с бородой и криво написал: "кулак".
– Кулак, кулак, - сказала Акулина Ивановна неодобрительно, - а он-то хрестьянин и нас всех кормит. А как же, родимая...
И Ванванч снова пожалел Мартьяна.
– Мамочка, - сказал он неожиданно, - я люблю Мартьяна, он хрестьянин...
– О?
– воскликнула мама без всякого интереса.
Остальное осталось для Ванванча за границей понимания.
Пришла в комнату Ирина Семеновна, растеряв остатки своей недавней гордости, теребила пуговицу на кофте и просила маму глухим, капризным голосом:
– Ты у нас начальница, партейная, слышь-ка, не дай старика обидеть.
– Да вы что?
– И красивое мамино лицо стало чужим и далеким.
– Какая я начальница? Вы что?.. Вы его сами не обижайте, при чем тут я?
– Слышь-ка, ты не дай, не дай. Его кулаком кличут, а нешто он кулак? Этак про любого сказать можно. Кулаки, они знаешь какие? Уууу... А он-то кормилец наш... Глянь на него: вишь тихий какой? Нешто кулаки такие?
– Да при чем тут я? Я на фабрике работаю, - обиделась мама.