Упрямец Керабан
Шрифт:
Таким вот образом двигаясь вдоль побережья, карета в тот же день проехала через местечки Шумирка и Александровка [159] . Вечером прибыли в Коблево. Оттуда — всю ночь продвигались в глубь провинции, с целью пересечь Буг у Николаева. Путешественники легко добрались до этого города к полудню 28 августа.
Около трех часов карета простояла перед довольно сносной гостиницей. Путешественники подкрепились неплохим обедом, большая часть которого досталась Бруно. Ахмет воспользовался задержкой и написал банкиру Селиму, что поездка проходит в приемлемых условиях. Не забыл он конечно же при этом и добавить нежные слова для Амазии. Что же до господина
159
Современные Новая Дофиновка и Южное.
160
Херсонская губерния — одна из южных новороссийских губерний на Черном море, простиралась от Кременчуга до Одессы и от Тирасполя до Кривого Рога.
Ахмет первым дал сигнал к отъезду. Ван Миттен был далек от того, чтобы его удерживать. Господин Керабан выдохнул последние клубы табачного дыма, ямщик сел в седло, и карета покатила по дороге, спускающейся к Херсону.
Путешественникам предстояло проделать семнадцать лье по малоплодородной территории. Кругом виднелись тутовые деревья, тополя, ивы. Ближе к Днепру, текущему на протяжении около четырехсот лье [161] и оканчивающемуся у Херсона, раскинулись обширные равнины, покрытые камышом и васильками. Но «васильки» улетали, взмахнув крыльями, едва грохочущая карета подъезжала к ним поближе. Это были голубые сойки. Их весьма неприятный писк не компенсировался даже чудесным переливом оперения.
161
Автор уменьшил протяженность реки; фактическая длина Днепра составляет 2280 км.
Двадцать девятого августа на рассвете господин Керабан и его спутники после ночи, прошедшей без происшествий, прибыли в Херсон, столицу губернии, основанную Потемкиным. Путешественники могли только порадоваться существованию этого детища фаворита Екатерины II. Они нашли там хорошую гостиницу, в которой задержались на несколько часов, и магазины, достаточно обеспеченные провизией, чтобы пополнить запас в карете. Этим занялся Бруно, значительно более расторопный, чем Низиб, и прекрасно справился со своей задачей.
Через несколько часов путешественники сменили лошадей в довольно большом селе Алешки и направились к Перекопскому перешейку, соединяющему Крым с южным побережьем России.
Надо ли говорить, что, находясь в Алешках [162] , Ахмет не позабыл послать оттуда очередное письмо в Одессу. Когда спутники уже заняли место в карете и упряжка мчалась во весь опор по дороге на Перекоп, господин Керабан спросил племянника, не забыл ли он послать его и свои наилучшие пожелания банкиру Селиму.
162
Алешки — в советское время переименованы в Цюрупинск.
—
— Ты хорошо сделал, племянник. Нужно давать знать о себе с каждого почтового отделения, где бы оно нам ни встретилось.
— К несчастью, мы никогда не знаем заранее места очередной стоянки, — заметил Ахмет, — поэтому все наши письма останутся без ответа.
— Действительно, — подтвердил ван Миттен.
— Да, кстати, — обратился Керабан к своему роттердамскому другу, — мне кажется, вы не слишком спешите послать весточку госпоже ван Миттен. Что подумает эта превосходная жена о вашей небрежности?
— Госпожа ван Миттен? — переспросил голландец в некотором замешательстве.
— Да!
— Госпожа ван Миттен, безусловно, порядочная женщина. В этом смысле мне не в чем упрекнуть свою жену. Но как подруга жизни… Да, но, друг Керабан, почему мы говорим о госпоже ван Миттен?
— Э… Да потому, что, насколько я помню, это очень милый человек.
— Да? — произнес ван Миттен, как если бы ему сообщили нечто совершенно новое для него.
— Помнишь, Ахмет, как я отзывался о ней в самых лучших выражениях, когда вернулся из Роттердама?
— Помню, дядя.
— И во время моей поездки я был очарован ее приемом.
— Да? — повторил ван Миттен.
— Но, — продолжил Керабан, — должен признать, что иногда у нее бывают странные идеи, капризы, причуды. Но это вообще свойственно слабому полу. Даже если нельзя уступать женщинам, то не стоит и упрекать их. Именно так я всегда и поступал.
— И вы действовали вполне разумно, — поддержал друга ван Миттен.
— Она все так же страстно любит тюльпаны, как, впрочем, и полагается истинной голландке? [163] — спросил Керабан.
— Страстно.
— Ну, ван Миттен, давайте говорить откровенно. Я чувствую в вас какой-то холодок по отношению к жене.
— «Холодок» — было бы еще слишком теплым выражением того, что я к ней испытываю.
— Что вы говорите? — воскликнул Керабан.
163
Разведение и выращивание тюльпанов составляет в Голландии и национальное увлечение, и предмет гордости, и основательную статью доходов государства и населения.
— Я никогда не разговаривал с вами серьезно о госпоже ван Миттен. Но коль скоро речь зашла на эту тему и представляется удобный случай, то сделаю одно признание.
— Признание?
— Да, друг Керабан! Мы с госпожой ван Миттен разошлись.
— Разошлись! — воскликнул Керабан. — С обоюдного согласия?
— С обоюдного согласия.
— И навсегда?
— Навсегда.
— Расскажите-ка мне об этом, если, конечно, волнение…
— Волнение? — удивился голландец. — С чего бы мне волноваться?
— Тогда говорите, говорите, ван Миттен! — попросил Керабан. — Как турок я очень люблю всякие истории, а как холостяк особенно обожаю семейные.
— Хорошо, друг Керабан, — продолжал голландец тоном, каким он стал бы рассказывать о приключениях кого-то другого. — Вот уже несколько лет, как отношения между мной и госпожой ван Миттен стали непереносимыми. Бесконечные споры по любому поводу: когда встать, когда ложиться, что есть, что не есть, что пить, что не пить, о том, какой погода будет, и о том, какой была, о мебели, которую лучше поставить не здесь, а там, об огне, который надлежит зажечь в этой, а не в той комнате, об окне, которое нужно открыть, и о двери, которую нужно закрыть, о растениях, которые следует посадить в саду или, наоборот, выдернуть с корнем…