Ур, сын Шама. Формула невозможного
Шрифт:
Нонна любила логику и всегда старалась следовать ее правилам. Но приверженность Ура к строгим логическим выводам вызывала у нее раздражение. И ее вдруг охватило желание смутить безмятежность этого новоявленного моралиста.
— Тебе не доводилось читать Евангелие? — спросила она. — А я читала. Моя бабушка верила в бога, и после нее осталось Евангелие. Так вот, там есть довольно любопытные афоризмы. Например: «Не приносите в храм цены песьей».
— Цена песья, — вдумчиво повторил Ур. — Это значит — стоимость собаки?
— Это
— Нонна, я не понял, — сказал Ур, помолчав.
— Ох! — Невозмутимость Нонны подвергалась тяжкому испытанию. — В переносном смысле я имею в виду храм науки, — начала она объяснять. Нельзя вводить в этот храм недостойного, которому там не место. Если и это не понятно, то поясню: корыстные цели несовместимы с занятием наукой. Теперь понятно?
— Не совсем. Мы ведь не преследуем корыстной цели, делая за Пиреева диссертацию.
— Конечно, — сказала Нонна, чувствуя, что еще немного, и она сорвется, завизжит на всю улицу. — Мы корыстной цели не преследуем, но стараемся заручиться поддержкой Пиреева в наших делах. И давай закончим, Ур. Не очень-то приятная тема.
Ур молчал, размышляя. Впереди тротуар был разрыт. Нонна сошла на мостовую, а Ур остановился у автомата с газированной водой. Выпив залпом стакан, он без видимого усилия перепрыгнул через траншею и горку вынутого грунта и снова оказался рядом с Нонной.
— Ты здорово прыгаешь в длину, — сказала она. — Почему бы тебе не заняться всерьез? Заделался бы чемпионом.
— Чем заняться всерьез?
— Прыжками в длину.
— Как можно всерьез заниматься прыжками? — удивился Ур. — Я прыгаю, когда это нужно.
Тут он опять остановился, глядя на женщин в апельсиновых курточках, копавших траншею.
— Ур, я пойду, — сказала Нонна.
— Подожди минутку, я сейчас.
Он направился к продавцу магазина-шкафа. Толстощекий, в кепке метрового диаметра, тот, как обычно, стоял у пестрого своего прилавка и с чувством превосходства поглядывал на прохожих.
— Что надо? — процедил он, взглянув на вставшего перед ним Ура.
— Надо, чтобы ты работал, — сказал Ур.
— Иди отсюда. — Продавец перевел скучающий взгляд на кучу песка, которая под взмахами лопат приближалась к носкам его двухцветных туфель.
— Нехорошо, — сказал Ур. — Женщины копают землю, им тяжело, а ты целыми днями стоишь тут и ничего не делаешь.
— Ты что привязался? — сузил глаза магазинщик. — По роже хочешь?
— Не хочу, — добросовестно ответил Ур. — Ты отдохни, — обратился он к ближайшей из работавших женщин и вытянул у нее из рук большую совковую лопату. — А ты работай. — Он протянул лопату магазинщику. — Бери, бери. Надо работать.
Женщина, у которой он отобрал лопату, разинула от изумления рот. Ее подруги перестали копать, смотрели с интересом.
— Как же, будет он тебе работать! — сказала одна из них.
Начали
— Издеваться? — прошипел тот сквозь зубы.
Резким движением он отбросил лопату. По-боксерски сбычившись, шагнул к Уру и с силой толкнул его в грудь. Ур удержался на ногах, только отступил шага на два. Лицо его словно окаменело, и он скрестил тяжелый взгляд со злобным взглядом продавца. Продавец замахнулся для нового удара…
Тут-то и произошло нечто поразительное, давшее пищу для толков и пересудов едва ли не всему городу, — настолько поразительное, что почти никто в это не поверил.
Но работницы в апельсиновых курточках, и несколько случайных прохожих, и лилипут-циркач, и, разумеется, Нонна видели своими глазами, как продавец вдруг оторвался от земли и повис в воздухе. Распластавшись, как гигантская лягушка, он беспомощно и судорожно махал руками, пытаясь дотянуться до балконной решетки второго этажа. Кепка свалилась с его головы, обнажив раннюю лысину.
Это продолжалось недолго — не более пяти секунд. Потом продавец рухнул ничком на кучу песка.
— Ай-яй-яй-яй! — заголосила одна из работниц. — Что это было?!
Ур повернулся и пошел прочь. Нонна пустилась догонять его. Заглянув Уру в лицо, она как бы не сразу узнала странного своего сотрудника: исчезло обычное добродушно-благожелательное выражение, губы плотно сжаты, между бровей образовалась суровая складочка. «Он будто маску сбросил», подумала Нонна с неожиданным и неприятным чувством робости.
То же чувство, а может, что-то другое, чему она не могла найти определения, подсказало ей, что не нужно сейчас тревожить Ура расспросами. И Нонна замедлила шаг, приотстала. Еще некоторое время она видела черную шапку волос удаляющегося Ура. Потом он скрылся из виду.
В троллейбусе было битком набито. Но молодой парень с тетрадкой, испещренной математическими уравнениями, поднялся и уступил Нонне место. Она поблагодарила и села. Парень стоял рядом и смотрел на нее с улыбочкой, требующей ответного внимания. Мельком взглянув на него, Нонна подумала, что парня следовало бы обрядить в костюм средневекового пажа — этакого испорченного мальчишки, дамского угодника и сердцееда.
Еще в детстве Нонна придумала себе тайную игру, со временем превратившуюся в привычку. На собраниях и совещаниях, в метро и троллейбусе она украдкой присматривалась к сидящему напротив — мужчине или женщине, старому или молодому, все равно, — и мысленно переодевала его, меняла прическу, приводя внешность в соответствие с выражением лица, с предполагаемым характером.