Ураган. Последние юнкера
Шрифт:
Офицер конвоя, поручик Максимов, еще в Мелитополе получил поручение отвезти всех жен и подруг
офицеров конвоя в Крым. На платформе станции остались: офицер конвоя — капитан Виденьев — командир пулеметного взвода, несколько офицеров из вновь сформированного Запасного Корниловского полка и мы — артиллеристы конного взвода. Командир конвоя — капитан Белевич, вскакивая в поезд, кричал, что он «тотчас же вышлет нам подкрепление»... Было неудобно, даже стыдно: ведь все это бегство начальства происходило на глазах солдат конвоя и артиллерийского взвода.
Общее положение понемногу выяснялось: Конная армия Буденного дебуширует39 с Каховского плацдарма на восток к Сивашу, к железной дороге на Чонгар и на северо-восток, в тылы Первой армии и всего нашего фронта в Северной Таврии. Наши главные силы уже оставили участки фронта
От бессонной ночи и выпитого вина стало еще холоднее, когда мы вышли к батарее. С глухим ворчанием толпы корниловцев строились в походную колонну. Капитан Виденьев, с конным конвоем, подчинялся те-
перь командиру конно-артиллерийского взвода как его прикрытие; но капитан Соломон был этому, видимо, не рад и ежился от холода и нервного состояния.
Пехотная колонна и наш конно-артиллерийский взвод, под прикрытием конвоя, медленно двинулись на запад, к Аскания Нова, навстречу Конной армии Буденного.
Степь промерзла, колеса и щиты орудий дребезжали. Издалека, с северо-востока, доносилась орудийная стрельба. За гребнем показалась церковная колокольня села Михайловка. Через час мы были уже в селе, за домами слышалась редкая, но близкая стрельба.
Когда мы доехали до церковной площади, Березовский снял орудия с передков и собирался было тянуть телефон на колокольню, но потом влез на ящик, дал орудиям приблизительное направление, так как за домами ничего не было видно, и начал командовать прицелы. Было ясно, что он стреляет наугад. Наши передки стояли на «ближнем отъезде», тут же стояли и наши поседланные кони. После нескольких наших очередей гранатами советская батарея дала очередь гранат прямо по церкви, и эта очередь, роковым образом, разорвалась на нашей батарее. Капитан Березовский упал с ящика на землю и застонал, раненный осколком в бедро. Несколько лошадей было ранено. Пока перепрягали раненных лошадей и Златковский грузил Березовского на подводу и направлял ее назад, в тыл, на Чонгар, я стал на место командира и продолжал стрельбу по невидимому противнику.
В это время командир Запасного Корниловского полка подъехал к батарее и приказал немедленно сниматься и отходить к мельницам. Наши ездовые, чув-
ствуя беду, подали передки, как черти, в галоп. Стрельба продолжалась и слышалась то справа, то слева, за домами. Когда мы поднялись на косогор к мельницам, картина стала ясной: широкие лавы Конармии Буденного обогнули Михайловку с трех сторон и двигались для решительного сабельного удара. За первыми лавами видны были колонны советской конницы, конные батареи и пулеметные тачанки. Это была какая-то «мамаева орда», растянутая по всему горизонту...
Около мельниц, на косогоре, в шеренгу вытянулся наш конвой в белых бескозырках, пулеметная команда и командир 4-го Запасного Корниловского полка с молодой женой и двумя ординарцами. Капитан Соломон и капитан Виденьев были в седлах. Мы со Злат- ковским, не дожидаясь распоряжений, сняли орудия с передков и сами сели за панорамы. Из номеров остались при орудии 3—4 человека, остальные разбежались по хатам. Мы открыли огонь и били по первой конной лаве настолько быстро и точно, что сбивали уже начинавшуюся конную атаку. Но в это же время наше прикрытие, цепи 4-го Запасного Корниловского полка, частью разбегались, частью втыкали штыки в землю и поднимали руки.
Советская конная лава пошла влево в балку и оттуда готовилась в атаку на батарею. Наши пушки подпрыгивали все чаще и сбивали порыв красных. Красные лавы открыли оружейный и пулеметный огонь.
Капитан Соломон подскочил к орудиям на своей английской кобыле и закричал с искаженным лицом: «Уходите назад! Быстро!» Я обернулся, — командира полка уже нет. Кутеповский конвой, под командой капитана Виденьева, через наши головы дает нестройные
залпы по красной коннице, затем поворачивается и галопом уходит назад. Мы остаемся одни. Я вызываю передки. Оставшиеся пушки уходят галопом. Подбегаю к своей лошади, ставлю ногу в стремя, и вдруг седло с неподтянутой подпругой скользит под брюхо лошади. А
Когда я выскочил из сферы оружейного и пулеметного огня, я оглянулся: части Конармии у Михайловки перестраивались в колонны и поворачивали на север. Я хотел пустить по колоннам несколько гранат, но передумал и поскакал дальше на восток. Как-то машинально я снял с передка зарядного ящика кем-то брошенную драгунскую винтовку и сунул в карман пачку патронов.
Не прошло и нескольких минут, как чуть правее, впереди нас, выскочила обошедшая нас конная группа красных, так близко, что были видны их лица и клинки
выхваченных шашек. Они скакали на нас с криком, наскочили на повозки, на пулеметчиков, на бегущих обезумевших пехотинцев. Я повернул полуоборотом на север, орудие неслось сразу за мной. Я видел, что орудие Златковского тоже уходит, параллельно со мной, левее.
Несмотря на холод, мне стало жарко, пот выступил на лбу. Я вспомнил свои марковские капитанские погоны — черного бархата с золотыми буквами «Г. М.». Мозг работал отчетливо и логично. — «Погоны вшиты и их нельзя сорвать... Сейчас прискачут вплотную, и если не убьют сразу, то заберут в плен и после издевательств расстреляют. Что делать? Конечно, надо застрелиться... Попробуй, можешь ли упереть винтовку в подбородок». Я беру драгунку. Слава Богу, рука достаточно длинна, чтобы спустить курок, если ствол упирается в подбородок. Но надо еще попробовать, действует ли боек, стреляет ли винтовка... Целю в ближайшего советского всадника. Выстрел и отдача в плечо. Стреляет. Все в порядке. Орудие меня уже догоняет... Мой раненый конь шатается и еле движется дальше. Советские наскакивают на орудие прямо к первому уносу. Ездовой-фейерверкер Винников стреляет из своего бульдога в первого всадника. Другие налетевшие его рубят. Параллельно со мной в десятке метров скачет советский конник, стреляет в меня из нагана и что-то хрипло кричит... Вероятно: «Сдавайся, офицерская белогвардейская сволочь!» В это же время приближаются ко мне двое других. Один — черный, усатый, в красном башлыке, все время бьет из нагана, другой — с обнаженной шашкой... Теперь работает уже не мозг, а только инстинкт: «Подпусти их ближе». Башлык и черные усы уже в нескольких метрах... Снова отдача в плечо, и красный башлык виден уже под ногами скачущей лошади. Поворачиваюсь в другую сторону, придерживаю коня, целю в другого конника и стреляю, как по мишени. Его нет, лошадь стоит одна, свалился... В стволе драгунки больше нет патрона, я вспоминаю пачку, засунутую в карман. Успеваю вынуть обойму, вгоняю патрон в ствол драгунки и поднимаю ее на третьего противника. Он близко, совсем близко от меня, но не пытается ни стрелять, ни рубить, а кричит: «Не стреляй, не стреляй!» Я не стреляю. Он поворачивает и скачет в сторону.
Очевидно, как я потом думал, он видел, повернувшись ко мне и расстреляв на скаку весь барабан своего нагана, как я сбил из винтовки двух его товарищей, и хотел спасти свою жизнь, поняв неравенство боя с наганом против винтовки.
В это время лошадь усатого конника, сбитого мною, выбежала на узкую межу и пошла рядом. Как это было вовремя! Мне осталось только бросить свои стремена, схватить ее повод и перекинуться на красноармейское седло. Лошадь после погони была в мыле, но отлично скакала дальше. Красные всадники преследовали меня и что-то кричали. Но теперь расстояние между нами все увеличивалось. Скоро впереди показалась далекая железная дорога, по которой один за другим катили поезда от Мелитополя к Чонгару — в Крым... Ужас! Беженцы и не подозревали, что эскадроны Буденного режут дорогу к Чонгарскому мосту. Мне навстречу шли сотни людей в военных шинелях, без оружия, группами и в одиночку. Очевидно, это были солдаты наших запасных частей, шедшие теперь сдаваться в плен красным. На вопросы они не отвечали.