Урал атакует
Шрифт:
— Завтра утром мы переедем, — утешительным тоном произнес он. — А вечером я приду к тебе на свидание. С цветами. Какие ты любишь цветы?
— Герберы, — она покосилась на него, глаза ее уже очистились. — Я люблю герберы. Мне будет очень приятно, если ты их подаришь.
— Я сделаю это с удовольствием. А теперь давай попробуем твой царский ужин.
Маша вяло поднялась и стала собирать одежду с дивана. Костя с ноющим чувством
наблюдал за ней, не в силах что-то сказать — слова таяли на кончике языка. Однако через минуту Маша бросила свое занятие и пошла накрывать ужин. Сервировать решили журнальный столик, вполне вместительный для двоих. Ужин действительно обещал быть царским.
— Это мама научила меня готовить, — дрогнувшим голосом заговорила Маша с грустинкой в глазах. — Она часто твердила мне заезженную фразу: путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что, если я не научусь хорошо готовить, мне не удастся удачно выскочить замуж. Я смеялась и спорила с ней, говорила, что это не главное. Но все равно прилежно штудировала ее науку. А у нее всегда классно получалось — пальчики оближешь. Я, можно сказать, даже завидовала. Пока не научилась сама.
Посередине стола обосновалась широкая тарелка с фаршированными кальмарами. Маслянистые тельца со свисающими нежно–розовыми воротничками были заколоты длинными палочками. Костя вспомнил завалявшуюся в кухонном шкафу со времен царя Гороха горсть палочек для рыбных шашлыков. Рядом с центровым блюдом стояла стеклянная салатница, наполненная аппетитным оливье. В глубокой тарелке по соседству красовалась золотистыми корочками крупно пожаренная в обильном масле картошка. В маленькой тарелочке на краю стола аккуратные кусочки селедки украшали кольца лука. Исходящие от этого ресторанного изыска ароматы вызывали полуобморочное состояние и сильное слюновыделение. Последней перекочевала на стол бутылка вина. Костя нашел штопор и выпустил из нее джина.
Наконец, Маша села за стол. Забулькал бурый кагор. Костя поднял бокал и весело изрек:
— Я предлагаю выпить за мир во всем мире.
Угольные брови, брови маленького Пьеро, удивленно сыграли. Пухлые губки разъехались в улыбке.
— Я согласна, — податливо сказала Маша.
Они чокнулись и выпили каждый до дна.
Следующие минуты протекли в молчании. Тишину прерывала лишь увлеченная возня челюстей. Оба были так голодны, что не могли думать ни о чем, кроме еды.
Когда стукнул первый молоточек, указывающий на относительное насыщение, Костя сказал:
— Боже, как все обалденно вкусно! Манюша, ты просто чудо!
— Спасибо. — Машино лицо едва наполнилось краской, но в глазах ее осталась грустинка. — А почему Манюша?
— Тебе не нравится, если я так буду называть?
— Не знаю. — Сдвинулись хрупкие плечи, обсыпанные бутонами роз.
— Тогда, может быть, Нюша или Маня? Впрочем, нет, эти «ю» и «я» меня самого смущают.
А что если Миша? — Косте хотелось хоть как-нибудь развеселить ее.
И у него получилось. Маша прыснула.
— А почему Миша-то?
— От слов: милая Маша.
— А, понятно. Ну, вообще, называй, как хочешь. Я не привереда.
Костя снова наполнил бокалы.
— Что-то мы увлеклись едой. Ведь между первой и второй, как говорится…
— А я хочу выпить за тебя, — перехватила Маша со своей детской хрипотцой, которая прозвучала в этот раз с маленькой ноткой горечи. — Чтоб у тебя было все хорошо. В смысле, чтоб не арестовывали.
— А я выпью за тебя, — со вздохом сказал Костя.
— Да, за нас.
Брови маленького Пьеро дернулись, глаза загорелись странным блеском. Косте почудилось, что он увидел в этих глазах свое отражение. В груди чиркнула спичка. Оба освободили бокалы от вина,
* * *
— Кажется, у меня емкость опустела. — Костя свесился с дивана.
На полу, в лужице лунного света, прохлаждалась ополовиненная бутылка кагора. «Вторая или третья? — вдруг замкнуло в его голове. — Нет, конечно, вторая. Но почему же я так пьян? Блин, значит, все-таки третья».
— Плесни и мне тоже. — Маша вальяжно протянула бокал.
Она сидела у стены, подобрав колени, накрытые одеялом. Лунное око, подглядывающее сквозь щели в жалюзи на окне, поместило ее плечи и грудь с чернеющими сосками в тельняшку.
Костя поднял бутылку и, прищурившись, наполнил емкости. Осторожно вернул вино обратно.
— Кажется, у меня комната качается, — честно созналась Маша. — Но я хочу еще.
— Значит, ты тоже пьяна, — обрадовался он.
Раздалось глухое «угу», потонувшее в бокале. Костя сделал два больших глотка.
Подставил подушку под позвоночник, поерзал. Теперь они сидели наискосок друг к другу.
Маша вела себя так, как будто это их последняя ночь, словно они прощаются навсегда. (Не этого ли он хотел?) Маша была необычайно ласкова и податлива. И от этого ему становилось тошно, и он все больше наливал себе вина и теперь совсем опьянел.
Опустошив бокал, Маша выдохнула, как заправский пьяница, а потом произнесла:
— Расскажи что-нибудь о себе.
— Пожалуй, — вздохнул Костя, сделав еще один глоток. — Однажды в детстве я чуть не утонул. Это было, кажется, в девяносто первом, в прошлом веке, то есть в то самое лето, когда развалился Советский Союз. Впрочем, ты еще не существовала.
— Ну да. И что же?
— Я отдыхал на каникулах, после седьмого, что ли, класса, в деревне у бабушки с дедушкой. Мы с каким-то товарищем, черт, и где он теперь?.. В общем, мы пошли купаться. А я тогда только–только плавать научился, да и то по–собачьи. Ну, дружок умел лучше, он и предложил: давай, мол, на тот берег махнем. А пруд был широкий, метров двадцать. Это мне в ту пору казалось, что широкий. Короче говоря, он-то преспокойно переплыл, а я начал тонуть. Оставалось мне всего метров пять, но силы вдруг отказали, и я ушел под воду. В тот момент товарищ уже прыгал с трамплина с другими ребятами. У них еще лодка под рукой была — это меня и спасло… Вот, погрузился я в воду, испугался очень, конечно, и дна все не достаю. Ну, думаю, конец. И вдруг пруд сам вынес меня на поверхность. Тогда я закричал что есть мочи. Правда, глухо как-то получилось. Но сам себя я слышал. Потом второй раз погрузился. Чувствую, сил выплывать совсем нет. Уже смирился, начал думать про то, как расстроятся бабушка с дедушкой, а потом и бедные родители, и вдруг меня снова вынесло наверх. И тут чувствую, чья-то крепкая рука ухватила меня и потянула. Потом выяснилось, ребята на берегу услышали мой крик, сначала подумали, что я шучу, прикалываюсь, как тогда говорили, а потом поняли, что все взаправду. Кинулись в лодку и поплыли спасать. Вот так. Вывезли меня на берег, и потом долго сидел я на берегу, весь синий.
— А сейчас? — моргнули черные глаза.
— Что сейчас?
— Ты уже хорошо плаваешь?
Костя пожал плечами:
— Да вроде ничего. Лучше, конечно, чем тогда.
— А я вот до сих пор не умею плавать, — созналась ААаша.
— Как? — удивился Костя. — Ты же говорила, что ездила с родителями в Турцию, на Черное море.
— Ну и что. Папа учил меня там, но из этого так ничего и не вышло. Я слишком боялась воды, он даже терпение терял со мной и ругался.
— Эх ты, трусишка.