Уральский парень

Аношкин Михаил Петрович

Владимир продолжал жадно всматриваться в лица проходивших мимо людей. Про зажигалку совсем забыл. А ее не вернули. Вспомнив, обернулся. Кому, собственно, он ее давал? Теперь ищи-свищи! Досада какая! Жалко, все же подарок, дорогая память о друзьях-однополчанах. Есть же бессовестные люди на свете!

Обиженный тем, что с ним так нечестно поступили, Владимир взглянул немного левее, и сердце сладко защемило. В сухощавом, подтянутом капитане, на груди которого поблескивало несколько орденов и медалей, узнал Славку Миронова. Славка, как

ни в чем не бывало, вытащил из кармана портсигар, сунул в рот папиросу так это небрежно, не спеша, и прикурил от… Володиной зажигалки.

Балашов хотел было броситься к другу, но в это время на глаза его упали чьи-то ладони, несомненно, девичьи.

Владимир радостно выдохнул:

— Галинка!

— Заблуждаешься! — торжествуя, сказал Славка.

— Теперь ясно, — ответил Балашов. — Только вот как правильно: Миронова или Воронцова?

— Миронова! — прорычал Славка. — Знать надо!

— У вас узнаешь, держи карман шире, — возразил Балашов. Люся убрала руки. И Владимир — они опомниться не успели — схватил Славку правой рукой, у того даже медали жалобно зазвенели, Люсю — левой и прижал к себе. Люся не вытерпела и взмолилась:

— Раздавишь! Не зря тебя Галя медведем величает. Попадешь к такому — живой не выйдешь.

— Выйдешь! — заверил Балашов, отпуская друзей. — Надули меня, мерзавцы. Я вас в третьем вагоне ищу, а вы?

— Смотрю я на тебя, Володька, с сожалением, — покачал головой Миронов. — Ни за какие коврижки не взял бы тебя в разведчики? В ногах бы у меня валялся, не взял бы. Какой из тебя разведчик, в самом деле, если ты не видишь даже того, что делается у тебя под носом.

Балашов вскинул глаза и оторопел: возле заборчика стояла Галя, в военной форме, с погонами старшего сержанта, и улыбалась.

Оттолкнув Миронова, Владимир бросился к Гале.

— Галинка! — вырвалось у него. Налетел на девушку, схватил ее в охапку и закружился в безумной радости, целуя ее в глаза, щеки, волосы, даже в ухо. Счастливая, она шептала:

— Дурной! Ну, дурной! Что же ты делаешь, медведище?

Он бережно поставил ее на асфальт, неотрывно глядя в милые, ласковые черные глаза.

— Галинка! Любимая! — тихо прошептал он. Она смотрела на него и молча улыбалась.

— Ну вот что, — грубовато сказал Славка. — За то, что прозевал нас, будешь наказан: больше смотреть тебе на Галю не разрешается. Пошли.

— Да вы же разыграли меня. Телеграмму не подписали. Вагон указали другой.

— Телеграмму не подписали — это верно, — покаялся Миронов. — Но вагон указали правильно — пятый.

— Третий.

— Пятый! Если ошибся телеграф, я тут ни при чем.

Славка взял чемоданы. Остальные вещи подхватил Володя. Все направились к выходу. Друзья торопились домой. Родных о приезде не предупредили. Что поделаешь — молодость любит эффекты! Вот и надумали свалиться домой, как снег среди ясного дня.

5

И снова август.

Тихий и теплый, окутанный синей дымкой. Балашов и Миронов, охотясь, забрались далеко в горы. Через несколько дней Славке надо уезжать в свою часть — погостил дома и хватит. Ничего не подстрелили охотники, даже ни разу не выстрелили. И не потому, что не было дичи. Была. Просто сама встреча с лесом переполнила друзей радостью. Они были довольны и этим. Порой им казалось, что где-то за ними, след в след, бесшумно и невидимо шагают два безусых паренька, которых тоже зовут Володькой и Славкой, два паренька из невозвратных предгрозовых лет.

Да, лес и горы остались такими же, как и в те времена. Для них пять лет — миг. А друзья вернулись сюда другими, совсем, совсем другими. У самого Славки скоро уже будет наследник.

Время, время…

На одной горе Славка разыскал сосну, на которой когда-то сделал зарубку. Сейчас ее затянуло смолой, но зарубка осталась! Постояли возле нее молча, улыбнулись друг другу понимающе и грустные отправились дальше.

Ночь застала их в междугорье. Над леском стлался сизый дымок, приглушенно позвякивало на лошади ботало. Покосники.

— Пойдем к ним, — предложил Славка. — Переночуем там — все веселее будет.

На стане полыхал костер. Дядька в солдатской гимнастерке возле самого костра отбивал косы — гулкий дробный звук молотка разносился вокруг. Девушка в лыжных брюках, в повязанном на самый лоб платке варила ужин. Два паренька сидели поодаль прямо на земле, обхватив колени руками и о чем-то толковали между собой. В мерцающей темноте угадывался шалаш, из него высовывались чьи-то ноги в кирзовых сапогах: кто-то спал.

Друзья поздоровались с покосниками. Дядька отложил молоток, взглянул поверх очков на незваных гостей и ответил:

— Милости просим. Глухаря, небось, на ужин подстрелили?

— Нет, папаша, — засмеялся Славка. — Они нас на версту не подпускали.

Присели у костра, закурили. Пареньки подвинулись поближе к огню. На Славке были синие галифе и гимнастерка, перетянутая широким ремнем и с темными отметинами от погон, — сразу видно, что фронтовик. Балашов был в гражданской одежде, но в нем по выправке тоже чувствовался военный. Есть о чем у них поспрашивать! Но девушка сняла с палки ведро с кашей, расстелила брезент и позвала всех ужинать. Пригласила и охотников. Они не заставили себя упрашивать — проголодались изрядно. Да и от каши тянул аппетитный парок.

Когда расселись вокруг брезента, дядька сказал, обращаясь к одному из пареньков:

— Разбуди-ка, Ванюха, Филиппа. Ишь, намаялся, бедолага, — ужина не дождался.

Паренек кинулся к шалашу, но вскоре вернулся.

— Нету его.

— Как это нету? — рассердился дядька. — Сейчас только свистел в обе ноздри.

К шалашу пошла девушка, тоже вернулась ни с чем, пожала плечами:

— Куда девался?

— Что за оказия, — всполошился дядька. — А ну, покличьте!