Уральский вариант
Шрифт:
– - Хороший был, конечно, сеновал, поддакнул Петька.
– - А скажи мне, Анна, - потребовал Василий Иванович.
– Вот помнишь ли ты такого козла, из города, ну, который еще на петькину кобылу залазить никак не мог ?
– - Этого, Фурманова-то ? Ну, помню, конечно...
– - Что у тебя с етим мерином было ? Признавайся !
– - Это ты, Василь Иваныч, в какой такой смысле ?
– - В полюбовной, - и Василий Иванович гневно погромыхал одревеневшим валенком.
– - А не было ничего...
– созналась Анка.
– Я его и
– - А вот допустим, что я не в полюбовной, а в политической смысле спросю ?
– вмешался Петька, которому без сапога стоять было вмеру холодно.
– - А в политисьской смысле он меня как лбом об стенку, - сказала Анка.
– Я ему говорю: "товарищ Фурманов, могет такое быть, чтобы Луна на Землю с громыханиями всякими гикнулась ?". А он мне: "Марксизьм, говорит, Анна Семеновна, таких супротиворечиев не дозволяет, потому что гвоздики, которыми Луна на небо забита, говорит, весьма даже марксистские люди делали, и по совести, говорит, а не так, как вы мне утром жареный картомфель со стами граммами выдали."
– - Ну, Петька, скажи мне про наше с тобой впечатление относительно такого скверного типа ? потребовал Василий Иванович.
– - Расстрелять его хорошо бы, - признался Петька, у которого к Фурманову были свои, Отелловские, претензии.
– - Стрелять - это мы завсегда готовы, но только как нам енто дело отобосновать и чтоб он потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси ? А ?
– - Надобно, Василь Иваныч, крепко подумать, - сказал Петька и постарался незаметно удалиться. С крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.
Светало. На небе подозрительного контрреволюционно-голубого цвета шпионски появилось непролетарское желтое солнце. Молодой петух, увидев на заборе курицу, постарался завладеть ею, и, получив по морде от другого петуха, дико закукарекал. Петька, мирно балдеющий на крыше дровяного сарая, встрепенулся и съехал в канаву.
"Мать вашу... Дня вам мало", - подумал Петька, забираясь обратно на крышу и поправляя выползшую из штанов рубаху.
По улице, щелкая шпорами, прошел Фурманов, волоча за собой ржавую шашку. Из дома с разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в виде утренней гимнастики руками, вышел начдив и заорал некую песню сомнительного нереволюционного содержания. Фурманов сначала попятился, а затем расправил молодецкие плечи и подошел ближе.
– - Здоров, начдив !
– сказал он, вытирая шашку об сапог.
– - Во-во, - сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок.
– Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришел просвертительную деятельность проводить ?
– - Ну да, - сказал Фурманов лениво.
– Именно просвертительную.
– - Ну, давай, - сказал начдив, раскуривая намокший бычок.
Фурманов откашлялся и сказал:
– - Во всех краях света коммунисты,
– - Борются, - согласился Чапаев.
– - Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.
– - Ухлопать, - согласился начдив миролюбиво.
– - А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А ?
– - Светлое, - сказал начдив, гася развонявшийся не на шутку бычок.
– Ну вот чего, Дмитрий Андреич, - сказал он, слегка прищурившись. Мы с Петькой тебя порешить надумали...
– - Чего ?
– удивился политрук.
– - Чего-чего... вывести, понимаешь, в поле... и того...
– - Что ж такого плохого я тебе сделал,
Василь Иваныч ?
– удивился Фурманов.
– - Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка... Так ведь и заикой баба стать может...
– - Какая такая баба ? Анка, что ли ?
– - Допущаю, что Анка, - сказал Чапаев.
– - Так я ж что ? Я ж ничего... Пошутить нельзя с дурой...
– - Ну вот, - подхватил начдив.
– И оскорбляешь настояшчих пролетариев различными буржуйскими грубиянствами... Во... Ну ладно. Побегай пока, а там решим... Порешить мы тебя, винтилигента проклятого, завсегда готовые... Хе-хе...
Начдив сплюнул, и, оставив политрука в некотором замешательстве и недоумении, кликнул Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку.
– - Ну, покажем ща мировой буржуазии... сказал Чапаев, накидывая свою бурку.
Петька, выведя на двор тачанку, запряженную тощей кобылой, недоуменно посмотрел на начдива и покрутил пальцем около лба. Начдив нахмурился, и вместо участия в показывании мировой буржуазии Петька был направлен на кухню, к Анке, чистить картошку.
Следующим актом пьесы было некоторое замешательство в рядах перепуганного противника, увидевшего следующую сцену:
В кособокой тачанке сидел усатый человек в бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунги.
Когда враги опомнились, они заметили, что усатый человек в тачанке подъехал вплотную к их собственному штабу, но, очевидно, опомнившись, развернулся и помчался обратно.
Анка и Петька, обнявшись, стояли около кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало. За развешенной на веревке простыней, нервничая, стоял политрук и искоса поглядывал на Петьку.
– - Ах, - с чувством сказала Анка, бросая в кастрюлю очищенную морковку.
– - Ах, - повторил Петька, запуская в кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.
Влюбленные потупили взор и, довольные, искося посмотрели друг на друга. Фурманов занервничал, укусил сам себя за палец и отхлестал по щекам, лоснящимся от свиснутой утром пухлой курицы.
Внезапно со стороны поля послышался четкий свист пуль. Мимо удивленного Фурманова промчался начдив в тачанке, размахивая саблей и левой ногой и крича: