Шрифт:
«Но кто ж он? На какой арене
Стяжал он поздний опыт свой?
С кем протекли его боренья?
С самим собой, с самим собой»
Борис Пастернак
Кто не может заработать денег – начинает искать истину
– Девушка, Вы такая молоденькая, уступите место бабушке. – Тучная тетка в выцветшем синем пальто устремила на неё свой опустошенный взгляд.
– Боюсь, что назови
– Что-о-о? – Еще не совсем понимая намерения девицы, но уже смакуя каждую деталь предстоящей склоки, тетка затрясла реденькой басмой.
– А скажите, пожалуйста: я, натурально, сгораю от любопытства, – девица уже входила в раж, – откуда взялось это всеобщее раболепие перед возрастом?! А если бы в этот автобус сейчас зашел, ну, к примеру, Чикатило – мне положено было бы уступить ему место, как «дедушке»?
– Какая беспринципная наглость! Я – пожилой человек… – Театрально, на публику, завыла тетка, пытаясь «завербовать» единомышленников.
– Вы выглядите чуть старше пятидесяти, значит, согласно классификации Всемирной Организации Здравоохранения, Вы всего лишь – зрелый человек, до пожилого вам еще лет 10 места в автобусах отвоевывать. А сколько Вам на самом деле лет? Вскрывайтесь, раз уж это Ваш главный козырь в борьбе с молодостью за место в автобусе.
– У меня нет слов, я жизнь прожила! – Тетка пучила глаза, покрываясь гипертоническим румянцем под дружное цыканье возмущенных граждан в дешевых рыночных пальто.
– А я здесь при чем? Ответственность за Вашу прожитую жизнь лежит не на моей совести. Это Вы не заработали на автомобиль или не нашли того, кто бы избавил Вас от толчеи в автобусе, – граждане навострили уши, назревала буря…
– Нет, гляньте – далеко пойдет! Ничего святого, ни капли уважения!!! – Тетка захлебнулась волной собственного негодования и осеклась.
– Уточните: о каком уважении идет речь? Если Вы говорите об уважении к возрасту, то позвольте, я понятия не имею, как Вы прожили жизнь, и есть ли в ней нечто, заслуживающее уважения.
– Вот хамка малолетняя! – Тетка еле сдерживалась, чтобы не огреть авоськой «малолетнюю хамку», как та недавно пророчила, граждане притихли.
– И за это я должна Вас уважать? За то, что Вы требуете мое место только потому, что я моложе? А если Вам понравится мой муж или, скажем, моя работа, я тоже должна буду их «уступить», из уважения? – Граждане окончательно умолкли, призадумались.
– Да, мир не без «добрых» людей… – Тетка беспомощно пыталась воззвать хоть к чьей-нибудь жалости.
– Вы считаете, я не добра? А что есть добро? Вы подаете нищим? Это добро? Даже если Ваши деньги уйдут на выпивку, и этот «юродивый» в похмельной абстиненции порешит кого-нибудь за «пол-литру»? Стоит счастье пьяного забытья человеческой жизни? Хотя ежели убиенный – такой же маргинал, то и пёс с ним, правда? Чем не добро – избавлять мир от отбросов, так? Как же нам в этом конкретном случае с «пол-литрой» стать добрее, вот же незадача? Может быть дать попрошайке еды вместо денег? Но где гарантии, что сытым он не порешит за «пол-литру»? Не подходит… Может быть пройти мимо, не упрочив подачкой его надежды на халявную «пол-литру»? Но мне кажется, что добрее всего – взять несчастного на поруки, напоить,
Поймите, мне вовсе несложно уступить место, но сделать я это хочу по собственной воле, а не по требованию. Добро не вымогается, ровно, как уважение, как любовь. Я либо добра, либо нет. Но если я не настолько добра, чтобы поддаться спекуляциям на жалости – ни Вы, ни кто-либо другой в этом автобусе – и где угодно – ничего с этим не сделает. Пока я сама не захочу.
А вот скажите, Вы сами уступаете место старикам и инвалидам? Или есть какой-то возрастной рубеж, перевалив за который, Вы без остракизма можете пренебречь этой добродетелью? Девица набирала очки, граждане начали потихоньку подлаивать ей.
– Да как ты смеешь, я работаю, не покладая рук, я детей на ноги подняла, а какая-то соплюха… – Тетка впадала в истерику, она привыкла нападать, но не защищаться.
– Попросите детей купить Вам машину, или пусть они возят Вас. Требуете мое место, а собственных детей попросить не можете? М-да, воспитатель из Вас тоже никудышный, – девахе уже становилось скучно.
– И кто только тебя такую воспитал?! А мои дети может и без машин, но уж за место в автобусе глотку перегрызать не станут! – Добропорядочная матрона готова была провалиться сквозь землю и уже ненавидела себя за то, что ввязалась в такой, казалось бы, беспроигрышный спор, грозящий теперь обернуться её полным, да еще и публичным, поражением…
– Нет машин? Вы только что сказали, что подняли детей на ноги. Напичкать их комплексами, навязать своё понимание «добра», учить зарабатывать, а не искать своё предназначение, заставлять строить семью со списком материальных благ, а не личностью и водить в церковь, чтобы плодить рабское мировоззрение, невежество и осчастливливать легализованной безальтернативной моралью – это означает «поставить детей на ноги»? Что ж, они, действительно, крепко стоят на ногах, только не своих, а на Ваших.
Вы работаете, не покладая рук, но при этом у Вас нет ни денег, ни самоуважения. Наверняка, работаете Вы на тяжелой и нелюбимой работе, чтобы поддерживать страдальческий образ матери-героини, жертвующей собой каждый миг, что, в свою очередь, открывает безграничные возможности для манипуляций теми же детьми. Жалость, болезни, «сыновний долг» … Так научитесь любить свою работу, раз она настолько соответствует вашей сущности! Полюбите ее, автобус, который Вас туда везет, а заодно и меня! – Девица сбавляла обороты, её голос становился вкрадчивым, как у интерна-психиатра, который еще боится своих пациентов. Тетка молчала, изредка подергивая подбородком.
– Если в Вашем возрасте мне придется ездить общественным транспортом, уж ни в коем случае я не обвиню в этом молодость постороннего человека. И почему это Вы ассоциируете молодость со здоровьем? А если я, к примеру, смертельно больна, и жить мне осталось пару месяцев, тогда, получается, я прожила жизнь, и уже Вам придется уступать мне место? – Следом за теткой, девица протискивалась к выходу, изливая свои «перлы» прямиком в теткин затылок.
– Бога гневишь, ну он все видит… – Воззвала она к «последней инстанции».