Урбанизатор
Шрифт:
— Глазко! Не ори. Было — быдло. Станет — баба. Сиськи — останутся. Чего ты страдаешь?
Только то, что в Пердуновке через мою «школу» прошло несколько сотен детей и взрослых, сделало возможным — нет, не само научение — проблем всё равно была куча, но хотя бы мысль о его проведении. Был бы я один, без Трифы, без сотни парней и девчонок, уже попробовавших этого дела, знающих — это нормально — меня бы просто лаптями затоптали. В лучшем случае — похмыкали, пальцами у виска покрутили да и пошли.
Но к кому бы мои «первоклашки»
— Да за что же казнь такая лютая?!
Вокруг звучало удивлённое:
— Какая казнь? Обычное дело. У нас все выученные. Нет там ничего страшного.
По мере роста числа насельников на Стрелке, росло и количество учеников. Трифа одна не могла справиться с таким потоком. Тогда мы стали ставить обучателями — Пердуновких. Большинство из них прошло мой ликбез и было в состоянии повторить прежде выученное. Сперва в эту службу попадали люди, «выпавшие в осадок» — на время, после травм или болезней. Позже требуемое число их росло, и я стал переводить в учителя наиболее толковых и успешных на полдня. Снимая их с других, часто — тяжёлых — работ.
«Отдых — смена деятельности». При нашем 12–16 часовом рабочем дне, «грамотеи» успевали «отдохнуть», работали лучше, реже травмировались. Отчего и «всплывали» в коллективе, попадали на «руководящие должности». Что подстёгивало их учеников.
Учить языку будем не по Хомскому, а по педагогике. Методом «глубокого погружения».
Женщину погружаем в «языковую среду». А в неё саму «погружаем»… или вставляем… Международный опыт однозначно показывает: постель — не только эффективный путь «наверх», но — и к владению языком. В том числе — и иностранным.
С малолетками — педагогически. Методом хоровой долбёжки. За всякое нерусское слово — штраф. В смысле: наряд вне очереди.
Есть две основные методы изучения языка: понимания или запоминания.
«Маленькие дети начинают с освоения простых грамматических схем: „Где X?“, „Я хочу Х“, „Еще Х“, „Это Х“, „Положи Х сюда“, „Мама Х-т это“, „Кинь Х“, „Х нет“, „Мама Х“, „Сядь на Х“, „Открой Х“, „Х тут“, „Вот Х“, „Х сломался“. Впоследствии сочетают ранние схемы с более сложными, например, „Где Х, который мама Х-ла?“».
Изначально это был фрагмент на английском. Но лишить «русскоязычных лингвистов» возможности навоображать себе разных вариантов «Большого Х» в этих конструкциях — было бы, с моей стороны — жестоко. «Где Х, которым мама Х-ла?».
До сих пор Трифа сталкивалась с необходимостью учить иностранному языку только в специфическом варианте — меня любимого. Для меня, как и для большинства взрослых мужчин, начинать нужно с системы. Лица, падежи, времена… I — am, You — are… От общего — к частному. От системы — к «Х».
Детей языку учат иначе.
Здесь есть несколько девчушек-мордовок. Позже мелких туземцев будет много
Дети не рождаются с инструментом, специально предназначенным для изучения грамматики. Напротив, они имеют ментальный эквивалент швейцарского ножа: набор инструментов широкого спектра употребления — категоризация, чтение коммуникативных намерений, проведение аналогий, с помощью которых сами выстраивают грамматические категории и правила из воспринимаемого в их окружении языка. Учитель, по сути, только «этикетки наклеивает».
Замечу, что тренировка этого «набора инструментов широкого спектра» — поднимает не только уровень иностранного языка, но и общий «уровень собственного мозга».
Проще: мы этим «швейцарским ножом» — думаем.
После достаточного количества примеров ученики должны понимать, кто что сделал в предложении «Глокая куздра штеко кудланула бокру и курдячит бокрёнка». В одушевлённом и неодушевлённом вариантах.
Сперва: примеры, повторение, долбёжка… — запоминание. Позже: система, структура, правила… — понимание.
А вот дать детишкам «инстинктивную грамотность на русском языке» — не смогу. Это обеспечивается только чтением русских сказок вслух ребёнку в возрасте 4–6 лет. С семи — уже поздно.
Зачем мне это всё надо? Чтобы объяснить — надо сильно издалека заходить. С 6–7 миллионов лет тому.
Логика моих рассуждений простая:
— мне должно быть хорошо; (я — не мазохист)
— для моего «хорошо» вокруг должен быть прогресс; (вид дохнущих от голода, холода, болезней… людей — меня не радует)
— для прогресса нужен рост производительных сил; (качественно — чтобы «хорошо» кормить меня любимого, количественно — чтобы хорошо кормить людей вокруг меня, жрать в одиночку пайку под одеялом — мне не в кайф);
— для роста нужно насытить окружающую среду прогрессивными машинами и механизмами, веществами и материалами; (из «ничего» — «ничего» и бывает);
— и людьми, которые эту супер-пупер машинерию с химерией сделают и заставят правильно работать.
Люди (туземцы, аборигены, предки…) должны:
— использовать всякие инновушки, которые я им сделал (прялка-самопрялка, горн гончарный с оборотным пламенем… — применение);
— их делать (копирование, ремонт — воспроизведение);
— придумывать инновации самим (за каждого ему нужный «фигурный болт» соображать — у меня мозги лопнут; изобретение).
Вот это последнее, происходящее от заботы о лопаньи собственных мозгов, означает отказ от традиционного, консервативного, исконно-посконного, «как с дедов-прадедов», «что было, то и будет…» — общества. Были бы мне мои мозги не дороги — я бы и не заморачивался. А так требуется построение общества не патриархального, хоть бы и сытого, а инновационного.