Уродина. Книга вторая. Стрела в печень
Шрифт:
Письма Анны, целая связка надушенных любовных, дышащих нежностью посланий вместе с медальоном с прядью волос Анны легла на стол Петру…
– Как же, как же, помню – гнев дядюшки был страшен, запил на неделю, и как давай всё в дому у себя крушить. Страх божий. Ой, опять я влезла, – Екатерина Ивановна схватилась за пирожок и засунула его почти целиком в рот. – Подо…жайте, балон.
– Да. Так и было, гнев императора был ужасен. Он лишил Анну всех привилегий, отобрал все имущество и приказал посадить любовницу вместе с сестрой под домашний арест. Несчастных женщин не выпускали даже в кирху! Перед этим было бурное объяснение, Пётр обвинял изменницу в неблагодарности, плакал… потом благородно пообещал, что Анна ни в чём
Однажды Анхен… Простите Ваше Императорское Величество, но так её называл ваш дядюшка. Однажды узница решила вернуть себе царскую любовь и занялась ворожбой. Как и ее мать Матильда, Анна Ивановна была очень суеверной. Может колдовство и существует, но в этом случае не помогло, а навредило, последовал донос на Анну с матерью, в результате чего родилось следственное дело. По нему было арестовано около 30 человек, каменный палаццо, подаренный государем, был конфискован и сейчас переделан в анатомический театр, как вы знаете, были отобраны и деревни. Но даже это для самой Анны Монс закончилось благополучно – Петр все-таки питал к ней нежные чувства.
Надо сказать… Это имеет отношение к дальнейшему рассказу, что связь Анны Монс с Кёнигсеггом началась в то самое время, когда Пётр был… в Кёнигсберге! Он, тайно, под чужим именем, работал на верфях, учился кораблестроению и артиллерийскому бою, фортификации и мечтал, конечно, о том, как воздвигнет свою новую столицу – где будут такие же, как в Кёнигсберге, аккуратные дома, в домах появятся картины и фарфоровая посуда, люди научатся пить кофе и пиво, слушать музыку и танцевать под фисгармонию… Пётр был в восхищении от Кёнигсберга. Это был первый европейский город, который он увидел…
Брехт, воспользовавшись тем, что рассказчик вновь потянулся за кубком, оглядел сидевших за столом. А ведь он переводит только для Анхен, даже её сестра Екатерина отлично знала немецкий, хоть прожила в неметчине гораздо меньше.
– Анна Монс безвылазно просидела в своём каменном доме два года. Дом этот, как вы знаете, построен тут недалеко – в Немецкой слободе на деньги российской казны… Даже лифт в доме имелся, которым наверх в комнату Анны кофий подавали. Потом её переселили в соседний дом, купленный у… Не помню, тоже торговец из Кёнигсберга.
Через год примерно Пётр сделал послабление в тюремном режиме бывшей любовницы, он разрешил посещать её кое-каким гостям. Вот мы и дошли до моего дядюшки. Гости охотно посещали “несчастную узницу”, и в их числе был прусский посол Георг Кайзерлинг, друг утопшего Кенигсегга. Да. Из того самого Кёнигсберга посол. Немолодой, хромой, он посещал Анну на правах утешителя. Дядя говорил, что был дружен с Францем… С утопленником… С любовником.
И в это время братец Анны Виллем решил воспользоваться моментом. Как в хорошей пьесе Шекспира все разыграл: сестре Анне он рассказал о том, что только Кайзерлинг может добиться от Петра снятия опалы – а послу Пруссии Георгу Иоганну фон Кайзерлингу намекнул, что Анна очарована достоинствами посланника Пруссии. И даже хромота от раны, полученной в бою, только придаёт ему мужественности, как и благородная седина. Дядя, поверив во всё это, сделал Анне Монс – “несчастной узнице”, предложение. Она – утомленная десятилетним положением фаворитки, а затем тремя годами заточения – была готова выйти за того, кто предложит ей достаток и место в обществе и лучше за границами варварской России.
Получив письменные прошения о браке от Кайзерлинга и Анны Монс, Петр бросился к Анне, кричал на неё и сетовал, что тоже имел серьезные намерения относительно их общей судьбы, и опять плакал. Как же, он хотел видеть ее государыней, а она предпочла Кайзерлинга – хромого
– А что же ваш дядя? – пискнула Анна Леопольдовна, когда Кайзерлинг тоже решил пирожка отведать.
– Георг Иоганн фон Кайзерлинг отправился к Петру просить согласия на брак лично, но попал под горячую руку. Разговор с Петром, который, по словам дяди, был с глубокого похмелья и потому злой как собака, закончился потасовкой. Причём Кайзерлинг, над которым подтрунивал Меншиков, намекая на несостоятельность посланника в постели “подлой девицы Монс”, с коей он, Меншиков, якобы и сам неоднократно “тешился”, – обозвал Алексашку нехорошим словом по-русски и сцепился с ним врукопашную, защищая честь невесты. Пётр вмешался в драку, стал помогать Меншикову. Вдвоём они Кайзерлингу “напинали и наподдали” и даже спустили его с лестницы…
– Ужас какой! Сколько же лет было тогда вашему дяде? – Екатерина Ивановна схватилась за голову.
– Он с сорок пятого года? За шестьдесят.
– Старенький.
– Этим не закончилось. Внизу на дворе на него набросились гвардейцы. А после и Меншиков спустился. И они продолжили избивать и пинать хромого старика.
Любой другой человек после такого конфуза должен был уехать из России. Но прусский посланник Кайзерлинг ограничился тем, что проинформировал своего короля об “инциденте”, при этом даже чуть сгладив его, но ни слова не написал о причине конфликта, а Меншикова вызвал на дуэль. Из Пруссии на имя Петра пришла депеша, содержание которой я не знаю, а после возмутились саксонский и австрийский посланники. Чтобы погасить начавшийся международный скандал, всё же царь и солдаты избили дипломата, Пётр запретил Алексашке драться с Кейзерлингом, а виноватыми были объявлены те гвардейцы, что стояли в тот день в карауле и помогавшие Александру Меншикову пинать дядю! Их даже приговорили к плахе, но за бедняг заступился прусский король Фридрих I, и казнь отменили.
Лишь через несколько лет Пётр дал разрешение на брак. В июне 1711 года Кейзерлинг женился на своей драгоценной Анхен в Немецкой слободе. Счастье было не долгим, через несколько месяцев он скончался по дороге в Берлин. Эту историю он рассказал мне лично…
– А ведь история на этом не заканчивается? Правда? – выслушав перевод Брехта улыбнулась Анна Иоанновна.
– Можно и так сказать. Почти три года Анна фон Кейзерлинг вела тяжбу за курляндское имение мужа со старшим братом покойного – ландмаршалом прусского двора. Другим моим дядей. В марте 1714 года она победила. И опять счастье продлилось не долго, в августе этого же года Анхен умирает от чахотки, так и не побывав в своём имении.
За эти три года безутешная вдова нашла себе утешителя. Капитан Карл фон Миллер, пленный шведский офицер, проживал в ее родной вотчине – Немецкой слободе. Я видел его. Высокий с совершенно седыми волосами несмотря на молодость. И лицо такое злое, что ли. Настоящий викинг. К тому времени красота Кукуевской принцессы несколько поблекла, резвости и веселости значительно поубавилось, и Анхен уже никто не осыпал подарками. Теперь уже она делала подарки своему шведу. Среди ее подарков Миллеру числились «камзол штофовой, золотом и серебром шитый, кувшинец, да блюдо, что бороды бреют, серебряныя» и другие вещи. Мне, как наследнику, список достался. Надо сказать, что после смерти она завещала все капитану. Там, поверьте мне, было, что завещать. Только алмазов, бриллиантов, золотых и серебряных вещей в черепаховой шкатулке Анны Ивановны было на 5740 рублей. (Вся Тайная Канцелярия имела годовой бюджет 5000 рублей). Там были и подарки адмирала Лефорта, и царя Петра, и Кенигсегга и фон Кайзерлинга. Мой отец отсудил это всё у шведа, точнее, у его новой возлюбленной, когда тот тоже вскоре помер. Жениться он не успел, а завещание было поддельным.