Урок кириллицы
Шрифт:
– Писателя нужно судить по законам, созданным им самим.
– Да это-то можно. Только вот, что это будет за суд, если ни в одном из этих индивидуальных законов даже не предусмотрено статей об уголовной ответственности за правонарушения, а?..
Глава D (4).
– ...ДОБРО должно быть с кулаками?
– Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся.
– Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную
– Погоди, мне тоже нужно идти, - встал Перехватов.
– Жаль, не послушал ваших стихов, - виновато улыбнулся он гостям.
– Но я думаю, мы ещё увидимся.
Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.
– Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать... Ты-то как все это выдержал?
– повернулся он ко мне.
– Да ничего... Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.
– А кто вы?
– спросила худенькая брюнетка.
– Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть - Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.
– Стихи - это воздух культуры!
– резюмировал Берлинский.
– А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, - он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола.
– Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.
– Добро, - поднялся тот.
– Вот - самое последнее, я написал его буквально сегодня утром в электричке...
И, широко, как Вознесенский, отбивая такт рукой, громко прочитал:
Скорый поезд из Питера
номера с головы!
Едут бляди и пидоры
от Невы до Москвы!
Гул в вагонах нетопленых,
тамбур пахнет махрой!
До рассвета чуть тепленьким
будет каждый второй!
В свитерках не залатанных,
не стыдясь своих дыр,
молодые, патлатые,
лишь пришедшие в мир,
утром выйдут из поезда,
в голове - пустота...
...Помоги им опомниться,
отрезви, Храм Христа!
Закончив читать, Толян молча сел на место и отхлебнул из пивной бутылки.
– А ты, Борь?
– окликнул Викторион Таракьянца.
– Прочтешь что-нибудь?
– Если слушатели готовы терпеть, то можно.
– Что? До сих пор ещё экспериментируешь?
– А что ещё можно делать в мире, который существует по законам текста?
– Да ладно тебе! Ролана Барта начитался? Всё уже, мол, было, было, было, а потому - всё только повтор и цитирование, а если всё только цитата, то что тогда в жизни имеет право претендовать на ощущение трагедии? Ничего. Так?..
– Ну, не совсем так, но... Впрочем, я могу и не читать.
– Ладно, читай. Мы уже слушаем.
– Смотри... Не я говорю, но ты.
Борис прислонился к дверному косяку, прикрыл глаза и,
Шмардыгал Брандограй по грабору,
фурзыгая и тряжно брендя.
А настрапу - ляляла Фиора,
лестолазо флудями кудя.
– Брандограй, Брандограй, требрухите!
Ранзе журно так тряжно брендить?..
И закляк Брандограй, оропитев,
и закрокало звенце в прети.
– Илисите, Фиора, Фиора,
я - кандо, мурандо и трандо.
Не кухите ваво, лилодора,
дудем врехте калять от и до...
...И гунда покоргилось за жоро
закулевшее зорце на ной,
шмардыгал Брандограй за Фиорой,
и мугалы им фри за руной.
– Ну и чего тут такого сверх экспериментального?
– подала голос сидящая на коленях у одного из парней тяжелогрудая крепенькая девица в белых кучеряшках.
– Классическая "глокая куздра", только развитая до размеров полноценного стихотворения. Но смысл его абсолютно понятен, и я искренне порадовалась и за этого увальня Брандограя, и за встреченную им Фиору. Потому что для передачи настоящих чувств не обязательно знать язык. Обходятся же без помощи Розенталя орлы, львы, куропатки?
– Угу, - кивнул Берлинский.
– И собаки в период течки...
– Я предупреждал, что пишу нестандартно, - напомнил Борис, - а потому прошу прекратить дискуссию. Творчество - процесс индивидуальный, так что не будем превращать литературу в третью Чеченскую войну.
– Между кем и кем?
– Да как всегда - между властителями дум и блюстителями дум.
– Ну, хорошо, хорошо, давайте сегодня обойдемся без споров, согласился Викторион.
– Анют, прочти что-нибудь человеческое!
– попросил он брюнетку за моей спиной.
– Но у меня всё грустное...
– Да хрен с ним, лишь бы эта грусть была настоящая! Читай.
– Ну, хорошо...
Она опустила долу глаза и медленно, будто восстанавливая перед внутренним взором описываемую картину, начала:
Под вечер собираемся за стол...
Горячий чай... Звоночки чайных ложек...
Из рук твоих стакан упал на пол...
О, как ты со стеклом неосторожен!
О, как неосторожен ты со мной.
Но я уже не жалуюсь, не плачу,
лишь становлюсь всё тоньше и прозрачней,
и, может, стану облаком весной.
Меня ночами обнимает страх.
То снится скит, то долгие скитанья.
Но сколько можно о непониманье?
От этого и так звенит в ушах...
При этих словах она на мгновение прижала к ушам ладони и, уйдя взглядом куда-то ввысь, в закрытое потолком комнаты, но предполагающееся где-то над крышей небо, закончила:
...Родившись от небесного огня,
душа небесный смысл повсюду ищет.
И с каждым днем становится всё чище.
И ты всё чаще смотришь сквозь меня...