Уроки переносятся на завтра
Шрифт:
На том они и расстались, и Ваня вернулся домой, едва успев скомкать и порвать оставленную записку перед приходом матери.
Ночь, проведённую в кастелянской, Фара квалифицировал для себя как ужасную. Лишённый свободы слова и передвижения, обдуваемый сквозняками через многочисленные щели, он пролежал с открытыми глазами в обществе одеял и простыней целую вечность, разрабатывая
Воображение рисовало ему центральную городскую площадь возле облисполкома, заполненную возбуждённым народом, в середине которой возвышался помост с установленной на нём плахой. Рослый палач в красном колпаке с прорезями для глаз чинно прохаживался по краю сооружения, поигрывая топором. Его то и дело освещали фотовспышки журналистов местных газет и телевидения, для которых он с явным удовольствием позировал, становясь на колено и обнажая бицепсы.
В партере сидели представители общественности, партийные и хозяйственные работники, заслуженные деятели искусств. Фара находился в их рядах со свежеприколотым орденом на лацкане пиджака, торжественный и невозмутимый. К его уху поминутно склонялся помощник, докладывая о развитии событий.
Наконец, толпа с протяжным охом расступилась, и в образовавшийся живой коридор ступил конвой, ведущий закованного в кандалы Атиллу. Кровоподтёки на его лице свидетельствовали о том, что с ним не церемонились, а рваные лохмотья, заменявшие одежду, едва прикрывали измождённое тело. Ну, да уж не обессудь, голубчик. Преступлениями своими ты породил такое к себе отношение.
Перед самым входом на помост произошла одна безобразная сцена. Атилла резко бросился в сторону, повалив двоих конвоиров, но не для того, чтобы убежать — какое там! Он плюхнулся в ноги к Фаре, вцепившись в ботинок, и принялся покрывать лакированную поверхность поцелуями.
– Умоляю пощадить!
– закричал он.
– Семья! Дети!
– Нет у тебя никаких детей.
Фара брезгливо оттолкнул его, не вставая с места, и приговорённого тут же подхватили под руки и поволокли обратно.
Палач оживился, стал похрустывать шейными позвонками, разогревая тело, разминать гибкие наманикюренные пальцы. Атиллу силой уложили на разделочный стол...
– А где его сообщница?
– вдруг спохватился Фара.
– Их ведь должны вместе...
– По закону — не больше одной казни в день, - с готовностью сообщил помощник.
– По какому закону? Где этот закон? Кто его принимал?
– начал сердиться Фара.
– Михалыч! Скажи им!
Замелькала позолоченная кокарда, но вдруг расплылась, помутнела, и Фара увидел прямо над собой радостное лицо Атиллы.
– Кошмары смотришь, - удовлетворённо констатировал он.
– Извини, что прервал. Но у нас неотложные дела.
– Что делать со мной будешь?
– только и нашёл, что спросить Фара.
– Ещё не решил, - успокоил его Атилла и любезно развязал руки — чего ему бояться, горилле этакой?
Затем сводил пленника в уборную и накормил в буфете варёным
В дверях буфета показался Шнырь, одарив завтракающих плотоядной улыбкой.
– Зря ты с ним волынкаешься, - упрекнул мягкотелого друга он.
– Бритвой по горлу — и концы в воду.
Фара начал икать, и Атилле пришлось купить ему дополнительно компоту.
– Не слушай его. Хотя он и жёсткий мужик, но сердце у него отходчивое. Вот увидишь, к обеду он попросит у тебя прощения и пригласит в ресторан.
– Была охота по кабакам шляться со всяким отребьем!
– отозвался Шнырь.
– Денег у него взаймы попроси лучше. А то поиздержались мы.
– Я дам, - засуетился Фара, нащупав спасительный лейтмотив.
– У меня дома есть.
Шнырь засиял и потрепал его по холке.
– А он неплохой парень!
– Я всегда тебе говорил, - поддакнул Атилла.
– В людей нужно верить.
– И, обратившись непосредственно к Фаре, добавил: - Мы рассмотрим твоё предложение до вечера, а пока потерпи.
Фару вернули на место и заперли на ключ. Однако на этот раз ему не удалось вдоволь насладиться одиночеством — снова заскрежетал замок, и в комнату зашла давешняя спутница громилы.
«Так вот ты где!» - удивился Фара, вспоминая сон.
Девушка аккуратно закрыла за собой дверь и присела рядом с ним на корточки. Её острые блестящие коленки, торчащие из-под халата, оказались у него перед самым носом. Он даже почувствовал запах мыла, которое ещё совсем недавно снежными хлопьями лежало на них.
– Ты кто такой?
– спросила она, освободив рот пленника.
Фара задумался. В любой другой ситуации он без промедления назвал бы фамилию, имя и отчество, но его теперешнее положение к разряду стандартных никак не относилось.
– У меня много денег, - признался он.
– Гораздо больше, чем ты можешь себе представить.
Юля нахмурилась.
– У нас чисто финансовые отношения с твоим другом. Поверь. А всё, что здесь произошло — ошибка и досадное недоразумение, - затараторил Фара, боясь, что ещё одного шанса высказаться у него не будет.
– Ты объясни ему, что я сожалею о содеянном и прошу прощения. Готов искупить вину. Загладить.
– И даже ценою крови?
– уточнила Юля, неожиданно доставая из кармашка халата маленькие ножнички.
По тому, как блестели её глаза, Фара понял, что размер инструмента в данном случае значения не имеет — быть ему слепым попрошайкой на вокзале до конца своих дней.
– Какую пакость ты ему приготовил?
– продолжила допрос она, поднося ножницы к его лицу.
– Считаю до трёх. Раз!
– Я сам не знаю!
– заплакал Фара.
– Я увидел вас в кино и пошёл за вами. Машинально. У меня не было намерений причинять вам зло. Я буду хорошим! Я никому ничего не скажу!