Уроки разбитых сердец
Шрифт:
В больнице в тот день не хватало персонала, и Лили помимо ухода за тяжелым больным с раком кишечника, которого только что доставили из операционной, пришлось выполнять работу санитарки и выносить подкладные судна.
Заметив, что сестра уходит, этот больной — капрал, участник боев в Северной Африке — расплакался, как ребенок.
— Не уходите, — попросил он, бессильно цепляясь за руку Лили. На лице его блестели капли пота, сквозь бронзовый африканский загар проступала бледность, и хотя капрал настоял на том, чтобы побриться перед операцией, его щеки и подбородок успели обрасти короткой темной щетиной. Здесь, на больничной койке, он казался потерянным и беззащитным.
Лили знала: хорошая медсестра
Угольно-черными волосами и печальным лицом он немного напоминал Лили ее отца. Добрый, милый человек, оказавшийся в тяжелых обстоятельствах. Еще не придя в себя после операции, в полубреду он что-то бессвязно бормотал о грохоте танковых орудий.
— Хотите, я напишу вашей семье и расскажу, как вы здесь, Артур? — спросила Лили. Дочь капрала работала на авиационном заводе близ Слау, а его жена с двумя младшими детьми осталась дома, в Ливерпуле. — Они будут рады узнать, что вы благополучно перенесли операцию и выздоравливаете.
— Спасибо, сестра Кеннеди, — прошептал Артур, давясь слезами.
В дверях палаты Лили заметила матрону. Как всегда, ее зоркий взгляд следил за каждым пациентом и каждой сестрой в больнице, не упуская ни единой мелочи. Близилось время вечернего чая, и Лили пора было приступать к другим обязанностям, но в глазах матроны Лили прочла позволение остаться с Артуром.
Матрона была женщиной строгой, никто не осмеливался ей прекословить, и все же Лили ее любила. В больнице Лили считалась хорошей медсестрой, умелой, расторопной и толковой. Она никогда не тряслась от страха под суровым взглядом матроны.
У матроны было любимое изречение: «Если это все, на что вы способны, сестра, потрудитесь впредь делать ровно то, что от вас требуется».
Лили она никогда этого не говорила. Сестра Кеннеди одинаково хорошо справлялась и с работой в палатах, и с учебными заданиями.
А вот Дайана вечно страдала от придирок матроны, которая бдительно следила, чтобы со всеми начинающими сестрами обращались одинаково.
Именно тогда Лили впервые пришло в голову, что иногда аристократическое происхождение только осложняет жизнь. На Лили никто косо не смотрел, другое дело Дайана: в ней все видели владетельную хозяйку поместья и считали гордячкой. Это было чертовски несправедливо, в характере Дайаны не было и тени высокомерия и кичливости. Она щедро делилась с подругами всем, что у нее было, — одеждой, едой и кровом, но прежде всего любовью и дружбой.
В этом году подруги заканчивали обучение, и матрона неохотно согласилась на уступку: как студенткам старшего курса им было позволено жить за пределами переполненного сестринского дома. Две недели назад они перебрались за Бейсуотер-роуд, в небольшой двухэтажный дом в старом английском стиле, принадлежавший миссис Вернон, крестной матери Дайаны. Хотя в доме не было почти ничего, кроме голых стен, потому что миссис Вернон вывезла большую часть мебели в свое глостерширское имение, для трех медсестер он стал настоящим подарком судьбы. Огромный особняк родителей Дайаны в Кенсингтоне сильно пострадал от бомбежки во время «Лондонского блица» и был непригоден для жилья. Дайана собиралась попросить бабушку Филиппа одолжить им немного мебели из большого дома на Саут-Одли-стрит, но Лили с неожиданной горячностью принялась ее отговаривать.
— Здесь у нас есть все, что нужно, — поспешно возразила она, боясь, что Дайана догадается, почему она не желает брать ни единой мелочи из дома на Саут-Одли-стрит. Для Лили дом бабушки Филиппа был неразрывно связан с Джейми, а ей хотелось стереть из своей памяти все воспоминания о Хэмилтоне. Красавец лейтенант и так слишком часто появлялся в ее мыслях, чтобы думать о
Ее комната в новом жилище располагалась в задней части дома и выходила окнами на маленький квадратный садик, где Лили задумала выращивать овощи. Если уж в самом Гайд-парке держат свиней и сажают картошку, почему бы не воспользоваться садиком миссис Вернон и пополнить свой скудный рацион? Но после переезда Лили так и не собралась заняться огородом. Работы было слишком много, и в свободное время хотелось полежать на кушетке в гостиной, послушать патефон, а иногда и разжечь камин. Угля не хватало, и подобную роскошь можно было себе позволить нечасто.
У миссис Вернон оказалось неплохое собрание пластинок с оркестровой музыкой, и Лили любила улечься на диван, закрыть глаза и слушать, растворяясь в звуках.
Дайана давно поняла, что Лили болезненно переживает недостаток образования. Когда они разговаривали о литературе и искусстве, Лили всегда внимательно слушала подругу, жадно ловила каждое слово. Сокровища Национальной галереи предусмотрительно хранились в подвалах, но дважды подругам посчастливилось попасть на дневные концерты в галерее и всего за какой-то шиллинг услышать игру великих музыкантов.
Иногда Дайана рассказывала чуть больше о своем детстве, говорила о вещах, которых прежде старалась не касаться, боясь задеть Лили, невольно подчеркнуть, как велика разница между их мирами. Но в новом жилище все три подруги чувствовали себя свободнее, и без смущения рассказывали друг другу о себе, они столько прожили вместе, что это казалось вполне естественным.
— Когда Сибс была маленькой, я дружила с Тилли, дочерью кухарки, — призналась Дайана. — Мы играли в прятки в саду и возились с моим кукольным домиком в детской. Со мной занимались гувернантки, но, мне кажется, я ничему у них так и не научилась. Лучше всех была мадемуазель Шамуа, но и она продержалась всего год. Потом, когда мне исполнилось девять, мама договорилась с женой пастора, чтобы ее сестра (настоящий «синий чулок» и вдобавок жертва несчастной любви) приходила и давала мне уроки. Ее звали мисс Стэндинг и она поощряла мою дружбу с Тилли. Мисс оказалась фабианкой. Папа чуть не умер, когда узнал об этом, — весело рассмеялась Дайана. — Она ратовала за социальные реформы, чего нельзя было сказать о моем отце, и еще она обожала Тилли. Подозреваю, что Тилли дразнили из-за дружбы со мной. Она начала приходить все реже, а потом и вовсе перестала, и мне пришлось довольствоваться Сибил. У меня почти не было подруг, пока я не начала выезжать.
— А как это было? — спросила Лили. — Как вы жили до войны?
Вопрос был не таким невинным, как это могло показаться. После свадьбы Сибил Лили жадно прислушивалась к рассказам Дайаны, надеясь услышать упоминание о Миранде Хэмилтон (или как там ее звали до того, как Джейми на ней женился). Миранда Хэмилтон. Странно, что женщина, которую Лили никогда в жизни не видела, имела над ней такую власть. Но Лили часто ловила себя на том, что думает о жене Джейми.
Он занимал все ее мысли, и его всегда сопровождала эта таинственная Миранда, женщина, принадлежавшая к миру Дайаны, к миру роскоши и богатства.
— А с кем ты дружила? — с деланным безразличием спросила она как-то раз Дайану, мучительно напрягая слух: не всплывет ли имя Миранды. Может, если удастся узнать побольше о ней и Джейми, то колдовские чары рассеются? Лили не сказала Дайане ни слова о том, что произошло между ней и Хэмилтоном. Несмотря на работу в больнице, Дайана в душе оставалась все тем же невинным ребенком, что и прежде. — Расскажи, как ты начала выезжать. Все говорят, что до войны Лондон был совсем другим, но я-то приехала из Ирландии, и мне трудно судить о том, что тут изменилось, а что нет.