Уроки священного писания. Теория абстрагирования
Шрифт:
Силится вспомнить дитя малое время прежнее, что было до рождения. Хочет сказать себе слово утешения, но не верит. И разум слаб пока. Не может он слить воедино вечность до и вечность после. И слаба еще вера, что есть жизнь вечная.
Но уже мелют в пыль жернова времени звезд серебристую бесконечность. Сыплется песок на чашу, плавно весов движется стрелка… Скоро ль?
Причитанья в ночи не помогут, утешенья не будет в слезах. Праздника
Что нужно мне? Вздохну ли грудью полной в успокоенье? Иль только последним будет вздох, что от мира отпустит.
Всхлипнет мир безутешно как муж сильный, приговоренный к смерти. Взглянет жалобно, моргнет растерянно. Все, что было, станет небылью. Запылает солнце: ни восход, ни заря. Будет день без света и ночь без темени.
Что спасет тебя? Лишь душа моя. И руки тепло на руке твоей успокоит сердца боль, остановит крик разума.
И не надо будет слов, и не нужен будет лик. Без образа ты узнаешь меня и склонишься покорно главою седой, как пророк под топор палача.
Слышишь? Это – я. Пришел себя утешить, пришел себя услышать от тебя.
Когда узнаешь ты, что знаю я, когда об этом я узнаю, прижмусь к тебе, губами закрывая из уст твоих вопрос: «Что делать нам теперь?»
Как сказать, если нет слов: лишь разведу руками… Красок пятна сливаются в бесформенный ком, бьется наружу мысль: не разродится. Глухое мычанье зверю подобным делает лик мой. И лишь глаз глубина таит сокровенное. Ждет, что света лучи покажут и мне мое сердце.
Когда встречаются два мудреца они садятся рядом и молчат. Изредка взор поднимут на горы. Взгляд сквозь них уйдет в никуда.
Сядь и ты рядом. Послушай. Услышит душа перезвон авраамовых стад колокольцев, шум ветров каменистых пустынь Палестины, и священное «ом» в лабиринтах Тибета, и мерный шаг беспощадных фаланг Александра и «mea culpa!» в готическом храме исторгнет монах…
Сядь рядом, и ты поймешь, сколько познать нужно крика, чтобы так молчать, как эти два мудреца.
Приходи ко мне подумать, посидеть в тиши, посмотреть на облака в небе вечернем. Только они – напоминанъе миру, что замирает теряя свет… Что за картина на небе? Ее нарисуем вдвоем: я и ты. И какая будет удача увидеть друг друга, ничего не сказав ни о чем.
Я ищу в беззвучии слова… У кого? Откуда они ко мне приходят? Как облекают они в плоть пустоту моих мыслей?
Страшно и трепетно думать, что ты лишь свирель в руках пасущего стада.
Мой внутренний голос. Мое внутреннее я.
Лишь прожившие вечность вместе уловят случайный ответ. Касание душ незрячих в пустоте человеческих лет… Поговори со мною. Посмотри мне в глаза. Возьми мою руку в ладони. Покажи небеса… Но нет. Это все лишь отраженье. Это лишь суета. Главного контур только чертится. Линия тонкая пером ведется острым, обрываясь и исчезая…
Где ты? Лишь надежда теплится, что однажды в черноте безразличной, не касанье, не голос, не свет мне ответит, со мною сливаясь в испуге: «Я здесь…»
Когда? Ужель только в смерти…
Внезапно толчок, проснешься, смотришь долго в темноту. Думаешь, что за звук это был? Шорох чей или крик? Ждешь напряженно: не повторится ли?
Нет. Это – не снаружи. В себя загляни. Какая догадка тебя во сне осенила? Но нет, не поймать. Опять погружаюсь…
Обрекли меня на жизнь, в сосуд звенящий заточили, костьми и плотью облепили, сказали: «Ты теперь вот здесь!»
Но рвусь на свет, стремлюсь на волю, туда, где я повсюду.
Если б встретил я себя, то я б конечно же узнал. Но, думаю, не подошел бы, не заговорил. Я и с другими редко заговариваю…
И он бы не подошел: ведь он – это я.
И только глаза нам покажут все, что хотелось спросить. И только они нам подскажут все, что ответить нам надо.
Зачем же тогда подходить?
Вспыхнет свет, зажжется луч. Какого он будет цвета?
Слово раздастся, как будто с небес. На языке оно будет каком?
Детства запах ударит из бездны. На что же он будет похож?
Касанье случайное сердце встревожит. Чем же задеть удалось?
И эти объятья я знаю: я ждал их. Кто сможет теперь нас разлучить?
Как долог путь от первого виденья, от первой мысли, потрясшей дикаря, до пьянящей сладости вечернего признанья и щемящей ясности мечты…
И мой сей путь. Я им иду – все более на ощупь, очередного оставляя за спиной поводыря. И пусть не суждено достичь последнего предела – пройдет по мне, идущий вслед меня.
Линия делит надвое мир. Двое, сливаясь, его возрождают. Так из беседы случайной, из робкого взгляда росток небо и землю воедино сшивает.