Уроки украинского. От Майдана до Востока

Ахмедова Марина

— К нам из любого города и села можно приехать и расписаться, — говорит мэр. — У нас бесплатно. Мы решили не брать денег за регистрацию, потому что они шли в юстицию, а не нам. И я, — важно добавляет она, — приняла такое решение. Поэтому к нам в Раву и украинцы из Польши едут жениться, — мэр победоносно останавливается под висящим на стене желто-синим гербом Равы Русской. Тот изображает двух змеек, переплетенных вокруг жезла Меркурия и символизирующих дорогу, через Раву соединявшую Украину с Польшей и Австро-Венгрией. Через Раву — по-прежнему самый короткий путь на Варшаву.

— А вы когда людей регистрируете, тоже плачете? — спрашиваю Людмилу Павливну.

— Мы с мужем дружили

с двумя семьями, — отвечает она. — И тут они расходятся. Одна жена бросила мужа и вышла замуж за холостяка, а ее муж женился на жене из другой пары. А муж потом на местной женился, и я их регистрировала. И вот смотрю я на него, а вижу двух его сыновей, которых она бросила, — Людмила Павливна снова хватается за «живое» на груди и плачет. — Я говорила слова по сценарию, а ком — уже вот сюда.

— И вы заплакали?

— Ну, звичайно що заплакала, — плача, отвечает за нее мэр.

— И Ирина Андреевна тогда заплакала, — с уважением говорит о мэре Людмила Павливна, и они обе отворачиваются к окну, чтобы смахнуть с глаз слезы.

— А вы считаете, что семью всегда надо сохранять? — спрашиваю я. — Даже если муж с женой друг друга больше не любят?

— Какая любовь? — проплакавшись, спрашивает Людмила Павливна. — Я могу на своем примере сказать. Я вот в молодости все не выходила замуж. Тут подружка из Донецка пишет: «Ты знаешь, я замуж выхожу — время подошло. А куда деваться?». Другая подружка тоже вышла, и я подумала — а я что, хуже? Кто будет предлагать, за того и пойду. Так познакомилась с человеком, а любви большой не было. Тем не менее потом дети пошли, домашние заботы.

— И вы никогда не встретили человека, которого полюбили?

— Ты що! — вскликивает мэр. — Не дай бог! Людмила Павливна — порядочная женщина! Она у нас тут всех учит, что до свадьбы спать нельзя!

— А почему?! Я встретила! — торжественно сообщает Людмила Павливна. — Мы уже назначили свадьбу и пошли на танцы, там мне парень встретился… другой. Действительно, я почувствовала, что он мне нравится. Он говорит: «Отмени свадьбу!». «Нет, — отступает на шаг Людмила Павливна, — меня родители не так воспитали». Это был бы позор…

— Один день позора ради всей счастливой жизни?

— А вдруг бы я проиграла? — спрашивает она, возвращаясь из комнаты брачующихся в кабинет мэра. — А, может, он был бы алкоголик какой или кто его знает?

За столом на месте отца Михайло теперь сидит другая сотрудница горсовета — маленькая тихая женщина в черном. Ее седеющие короткие волосы подняты начесом. Траурный воротник глухо застегнут на горле.

— У Ирины Михайловны недавно помер чоловiк, — говорит мэр. — Он работал в Чернобыле. Но вот у них, в отличие от Людмилы Павливны с Толиком, была любовь.

— Дуже большая, — подтверждает женщина и показывает мне фотографию своих пятерых дочерей.

— А что вы почувствовали, когда его увидели? — спрашиваю я, припоминая, что Людмила Павливна, у которой «живое» — близко, не почувствовала ничего.

— Любовь, — серьезно и безапелляционно говорит женщина.

— М-м-м… а сколько вам было лет.

— Четырнадцать, — отвечает та.

— Який позор! — подает голос из-за стола мэр.

— Он — одноклассник моего брата. Вернулся из армии и пришел к нам на Новый год. Я сказала подружкам, что он — моя неосуществимая мечта. И знаете, еще в чем парадокс? Он всю жизнь просидел с моим братом за одной партой, знал, что у него есть старшая сестра и младшая, а обо мне… ну… не знал, что такая вообще существует. Потом он стал под разными предлогами заходить к нам домой — чем-нибудь помочь моему отцу… Он был голубоглазый с вишневыми губами… Когда он умер, я попросила дочек не выходить замуж по любви. Чтоб потом

сильно больно не было… Стихотворение, — коротко вздохнув, сообщает она, и я вижу, что эта женщина — по-прежнему, маленькая девочка.

— Ирина Михайловна пишет стихи, — торжественно предупреждает меня мэр.

— Чотири доні дала мені доля, чотири ясних квiточки весни… Перша доня — це моя гординя… ой, дальше забыла, — пугается она.

— Те-те-те-те, — вставляет за нее мэр.

— А друга доня — ясноока мавка, спішу, лечу, біжу, працюю, ой, матінко, — дальше Ирина Михайловна снова забывает. — Третя — щастя чи мука? — спрашивает меня, я в ответ только пожимаю плечами. — На третьей дочке я разлучилась с мечтой, — тогда говорит она, — трое маленьких детей, работы много. Когда я пришла в поликлинику на медосмотр, меня спросили — зачем тебе третий ребенок? А потом еще четвертый — узнав, я выплакалась в подушку. У нас же в это время перестройка была, работы не было, денег не было. За детский сад нечем было платить. Я работала на хлебоприемном предприятии, утром встала, ребенка в одеяло завернула и отнесла свекрови. Потом начала троих в садик сдавать. Потом пятая родилась… А-а-а! — Она как будто вспоминает что-то. — А вы знаете, что красота мир спасет?

— Просто у Ирины Михайловны — странные хобби, — предупреждает меня мэр, просматривая стопку бумажек и ставя на них подписи. — Она возле церкви цветы садит.

— А от чего красота мир спасет? — спрашиваю женщину.

— Ну… от всего плохого, — задыхаясь говорит она.

— А что — плохое?

— Зависть — самое плохое. Злоба. Ну, понимаете… одна женщина передо мной садила возле церкви цветы, а потом она стала старенькой бабушкой, и там выросли сорняки. Я иду мимо церкви, а там — лопух, — она распахивает глаза, словно в тот день за церковной оградой увидела не большой мягкий зеленый лист, а самого сатану. — А из них — сорняков, — еле пробиваясь на тоненьком стебле, растет тюльпанчик. И мне его так жалко стало, — ее глаза застывают. — Я выдернула сорняки и посадила тюльпаны. Пройдет человек, увидит красоту, и она его спасет.

Мэр цокает каблуками вокруг старого клена.

— Большой и старый, — говорит она. — Очень красивый.

Клен тянет высокие ветви к чистому небу. Светит солнце, но за желтыми домами Равы уже бледнеет размыто луна. Кора у него выпуклая, как вены на руках старой женщины. Широченный ствол клена, дойдя до середины, раздваивается и смотрится, как два отдельных дерева. Между ними чернеет глубокое дупло, которое углубляется не в ширину, а в глубину ствола, и как будто уходит в землю. Хорошее место для последнего пристанища — думаю я. Или для перевала, а там — дальше, на Польшу.

— Рiзати чи не рiзати? — спрашивает мэр, задрав голову к двум кленовым верхушкам.

Мужики и Ленин

Как живет город на востоке Украины, в котором расположился штаб антитеррористической операции

На центральной площади города Изюм стоит большой Ленин. С правого бока от него — ресторан «Юбилейный», с левого — бар. Ленин держит кепку. На постаменте было написано что-то красными буквами, но уже стерто. От постамента начинается аллея цветущих каштанов. Почти в самом ее конце, то есть на довольно почтительном расстоянии от памятника, установлен бюст Тарасу Шевченко. Поэт буравит каменными глазами вождя пролетариата. Но тот смотрит вдаль — возможно, на военный вертолет, который, стрекоча, летит сейчас в сторону Славянска или Краматорска. На аллее — никого. Ветер приносит запах сирени — белой, фиолетовой, лиловой, — в которой утопает Изюм в эту пору.