Уроки верховой езды
Шрифт:
Работа нудная и тяжелая. Битых три часа мы совершаем одни и те же движения. Мануэль перебрасывает кипу Фернандо, тот — мне. Я закидываю ее на конвейер, а наверху кипу принимает Луис. Он швыряет ее Пи-Джею, Пи-Джей — Карлосу, ну а тот с помощниками все укладывает на хранение.
Раз за разом я нагибаюсь, просовываю пальцы под веревку, выпрямляюсь, бросаю колючую тяжелую кипу… И все это — на беспощадной жаре, под обжигающим солнцем. Уже через двадцать минут сенная труха набивается мне в волосы, в ноздри и, что самое скверное,
Мы трудимся молча. Ну и хорошо. Цифра, которую пришлось указать на чеке, ввергла меня в отчаяние. Теперь я пользуюсь возможностью разработать план боевых действий.
Я буду осторожной и бережливой. Я на время откажусь от патентованного глистогонного. Я велю расковать задние копыта всем школьным лошадям. А там подвалят задатки от новых клиентов. Плюс фокус с кредитками, который я придумала накануне… Тогда, может быть, ко времени выплаты налогов наше положение хоть немного выправится. Вот бы как раз тогда Мутти выбрала момент проверить, как идут дела в «Датском королевстве»…
Вечером лошади приходят в необъяснимое возбуждение. Задрав хвосты, поднимая густую пыль, они галопом носятся по выгулам. Земля твердая и сухая, так что скоро все затягивает непроницаемая пелена. Туча получается впечатляющая, все останавливаются поглазеть.
Я понятия не имею, что могло их встревожить. Ветер? Или резкая смена иерархических отношений в табуне после того, как оттуда забрали лошадей Берманов? А может, одна какая-нибудь испугалась неизвестно чего, а у остальных сработал стадный инстинкт?..
Как бы то ни было, оба табуна так носятся по загонам, что у меня дух захватывает, когда они приближаются к забору. Я успеваю навоображать себе сломанные доски и острые щепки, вонзающиеся в тела лошадей. Однако табун всякий раз меняет направление — весь целиком, словно стая птиц.
Гарру не миновало общее помешательство, хотя от табуна меринов его отделяет прочная изгородь. Он галопом пролетает из конца в конец своего загона, останавливается так резко, что едва не садится на задние ноги. Развернувшись, он рысит вдоль забора и ржет, обращаясь к табуну на той стороне. Он высоко несет хвост — в точности как Гарри когда-то. В эти мгновения он так похож на него, что у меня сердце замирает. Мне уже доводилось видеть, как он паникует, как в страхе взвивается на дыбы, пытаясь удрать…
Но таких движений, как сейчас, он пока еще не показывал.
Он крутится туда-сюда, он гордо красуется и бьет копытами оземь. Он так раздувает ноздри, что мелькает их алая глубина. И до того знакомо выгибает шею, что смотреть на это мне попросту больно. Он по-настоящему великолепен.
И так грязен, что полосок на шкуре не разглядишь.
Десятью минутами позже он у меня стоит возле наружной коновязи для мойки, а я окатываю его из шланга.
Струя бьет сильно, на меня летят брызги. Я ополаскиваю
Я вожу шлангом из стороны в сторону, и Гарра танцует на развязках, шлепая в луже полосатыми копытами и вздергивая голову. Вода собирается во впадинке у него на спине, скатывается по ребрам. Серые полосы шерсти постепенно обретают должную белизну.
Когда я принимаюсь умывать ему морду, Гарра оттопыривает губы, пытается пить из шланга. Меня это смешит, и я держу струю так, чтобы ему было удобнее ловить ее в воздухе.
Из открытого манежа появляется Жан Клод, он ведет Бержерона. Я не сразу замечаю его и чуть не окатываю струей.
— Эй, эй! — Он едва успевает увернуться.
— Я нечаянно, — извиняюсь я.
Я утираю лоб тыльной стороной кисти. На сапог падает клок пены.
— Все в порядке, — говорит он, отступая.
Какое-то время молча, внимательно разглядывает нас и вдруг спрашивает:
— Ну и чей конь теперь «плюшевый»?..
У меня на глаза тотчас наворачиваются слезы. Вместо ответа я дружески хлопаю Гарру по мокрому плечу.
— Неплохой результат для такого короткого срока, — говорит Жан Клод, указывая рукой на пастбище и потом на Гарру. — Любовь, терпение и время. Я и сам в точности…
Тут он замолкает. Его внимание привлекает моя вымокшая футболка.
Я поспешно оглядываю себя. Нет, футболка не стала прозрачной, она просто прилипла к телу. Ну и что? Можно подумать, он женских форм никогда не видел. Я поднимаю взгляд, решив не придавать значения своему виду и как бы требуя от него того же.
— Готовишься ездить? — спрашивает Жан Клод.
Теперь он смотрит мне только в лицо.
— Еще чего! — говорю я.
— Почему?
— Я тебе уже говорила. Я больше не езжу.
Жан Клод опечаленно цокает языком.
— О, я расстроил даму. Тысяча извинений.
Вот паршивец. Я отворачиваюсь к Гарре и обрабатываю мыльной губкой его шею.
— Раз так, — говорит Жан Клод, — можно мне будет подсесть на него?
— Что?..
Губка замирает у меня в руке. Я смотрю на Жана Клода, потрясенная. Как ему вообще пришло в голову такое? Все во мне протестует против подобной идеи.
— Ну должен же кто-нибудь на нем ездить, — говорит он, легонько передергивая плечами. — Я еще с манежа за ним наблюдал. Весь на движениях, а какой сильный! Так и хочется проверить, что он умеет…
— Спасибо, Жан Клод. Но — нет.
— Почему?
— Не хочу торопить события. У него копыта еще не в полном порядке, — говорю я, но уши у меня так и горят, выдавая неправду.
— Хорошо, тогда давай на корде его погоняем.
Я тщетно пытаюсь придумать возражения.
Жан Клод ошибочно принимает мое молчание за знак согласия. Он улыбается.
— Ну вот и хорошо, — говорит он, натягивая чембур Бержерона. — Как управишься, давай его на манеж. Я там подожду.