Уровень: Война
Шрифт:
Тысячи разрозненных кубиков мозаики, тысячи обрывочных воспоминаний и она одна. Одна, как и всегда, против всего мира.
В голове плыли слова, слышались чужие голоса, сменяли друг друга изображения — лица, места, города… Слишком много кусков лоскута — такие не сшить в красивое теплое одеяло, проще все выкинуть.
Как жить дальше? Куда двигаться?
Едкий дым рвал легкие, но губы тянулись к фильтру, а дрожащие пальцы раз за разом подносили сигарету ко рту.
«Не начинай…»
Все, док, ты в прошлом. Кого теперь интересует
Такой «использованной» она не чувствовала себя даже после того, как вернулась с «Войны». Тогда были иные чувства, иная цель — тогда хотелось отомстить. А теперь? Ради чего все? Живые, мертвые… Оказывается, «Война» была иллюзией, она была ненастоящей, никто не погиб… Удивительно, но даже эта мысль не приносила облегчения, ведь Ани уже все пережила, перестрадала, по полной пропустила через собственное сердце. А кто вернет нервы? Кто заплатит за них? Ах, издержки системы…
Маленькая, глупая, доверчивая, а теперь полностью потерянная.
Ничего, она сумеет оставить все позади. Встанет с утра новой — неважно, чего это будет стоить, — и начнет все в очередной раз заново.
Вот только это будет завтра. А сегодня…
За что? За что? — Кому адресовать этот вопрос — Себе? Жизни? Дэйну?
Выполоскали, выстирали и не повесили сушиться, не расправили, а просто выкинули мокрым смятым комком в кусты.
Ничего, есть руки и ноги, есть душа, а утро наступит уже через несколько часов. Поспать бы, просто заснуть, а там будет видно.
Она затушила третий окурок, потерла сухие глаза пальцами — слезы еще прольются, время наступит, — Ани знала это наверняка, — слезла с подоконника, поставила пепельницу на стол и направилась к кровати.
Создатель, если ты есть, просто помоги заснуть, ведь это такая малость… Просто помоги сразу уснуть.
— Знаешь, я только теперь понял, насколько небезопасно было оставлять ее с тобой. В этом доме.
— Мы с самого начала знали, кто она.
— А что, если бы она очнулась раньше и не в подходящий момент? И ты не успел бы ничего объяснить?
— Тогда она, возможно, убила бы меня.
Стив потер руками щеки; он устал, и, как и Дэйн, был вымотан и раздражен.
— Блин, я думал, она более шелковая. А она — грымза!
— Она не грымза.
— Надо было все время давать ей успокоительное!
— Не надо было. Ты же видел, она была нормальная…
— Ага, а потом превратилась в эту бешеную собаку.
— Стив…
— Что? Ты ее защищаешь? Нет, правда? Ты ее защищаешь?
— Мы сами все это затеяли, а могли бы объяснить ей раньше. Так что, давай, прекращай гундеть, и вали уже к себе, а то я от тебя уже устал.
Лагерфельд какое-то время смотрел на друга, затем фыркнул, стукнул ладонями по подлокотникам и поднялся с кресла.
— Как знаешь, я помочь хотел.
— Отдохни. Этим ты мне больше поможешь.
Он должен был радоваться, что все закончилось, а вместо этого чувствовал
Казалось бы, дом покинула дикая кошка, человек-бомба, опасный элемент — радуйся, но Дэйн не радовался.
Наверху осталась развешанная в шкафу одежда, на столе книги, на кухонном стуле передник, на подоконнике неистраченные деньги. Иллюзия, но ему чудилось, что в доме все еще витал запах булочек бон-бон и ее духов — тонких, свежих, почти неуловимых.
Ани… Странная, разная и непредсказуемая Ани. Сначала женщина-мститель, бездушный убийца, метящий в нарисованное в центре мишени лицо, затем тихий котенок — потерянный, недоверчивый и запутавшийся, затем Ани-солнышко, Ани-вкусная Еда, Ани-спортменка, Ани-«Моторчик в попе» — а-ля, скажите мне «кто я?». И вот, наконец, равнодушная Ани-спасительница. Ани-«Пошли вы в зад, идиоты». Ани-«Я теперь сама по себе…»
Да, ему бы радоваться: больше не придется ждать подвоха, ее внезапного «пробуждения», случайного ножа в спину или опустившейся на голову сковородки. Однако так же не придется возвращаться в дом, где ты не один, и где тебя с тихой нежностью, не показывая этого, ждут. В дом, где в ванной поют женским голосом, где пахнет лаком для ногтей, где посреди ночи никто не скажет Барту: «Когда ты успел все съесть, проглот?!»
Она была тихой и скромной поначалу, разбитой от случившейся «болезни», но медленно и верно на его глазах расцветала. А когда расцвела до прыжка с парашютом, бара, вечера при свечах, короткого платья и шпилек, он всерьез начал опасаться, что «попал», потому что нигде — ни дома, ни в штабе, ни с друзьями — уже не мог выкинуть ее из головы.
Не грымза, нет. И не бешеная собака, как сказал Стив.
Просто женщина, которая в очередной раз доверилась людям, и которой соврали. Нет, Ани, мы тебя так тут держали, ради цирка… Не выкидывать же? Пришлось покормить три недельки…
А как бы он чувствовал себя в подобной ситуации? Приласканный и неприласканный на самом деле? Если бы узнал, что все сверкающие грани доброты, которые, он верил, сделаны из хрусталя, оказались пластиковыми? Хрупкими, непрочными и ненастоящими. Что, если бы ему однажды сообщили друзья: «Ну, все, Дэйн — мы тебя терпели, сколько могли, а теперь проваливай, потому что нам надоело прикидываться…» Это же жизнь по шву, а сердце на половые тряпки.
Она их теперь ненавидела — и по праву, — а он грустил.
Что так и не сказал ей правду «до». Что согласился врать. Что так и не позволил себе ее коснуться — маленькой женщины-фурии.
Эльконто привык быть один — ничего нового. Жить один, решать один, коротать вечера в одиночку. Он мог совершенно спокойно существовать без людей, друзей или соседей. Выжил бы на необитаемом острове, прошел бы с палкой, котомкой и котелком по восточному горному кряжу, пережил бы, без поддержки извне, эпидемию или наводнение. Но вот чего он по непонятной причине НЕ хотел, так это продолжать коротать вечера… без Ани.