Урсула Мируэ
Шрифт:
— А мы можем заплатить наличными! — язвительно оборвала его Зелия.
— Господин кюре, — сказал старик аббату Шапрону, который, соборовав своего друга, сидел возле его постели, — устройте так, чтобы мне дали покой. Мои наследники способны, наподобие наследников кардинала Хименеса [169] , разграбить мой дом еще при моей жизни, а обезьяны, которая вернула бы мне жизнь, у меня нет. Передайте им, что я прошу всех удалиться.
Кюре с врачом спустились вниз, передали наследникам приказание умирающего и, не в силах сдержать негодование, прибавили от себя немало резких слов.
169
Хименесде
— Госпожа Буживаль, — сказал врач, — закройте калитку и никого не впускайте; кажется, тут и умереть спокойно не дадут. А затем приготовьте горчичники и обложите ими ноги вашего хозяина.
— Дядя ваш не умер и может прожить еще долго, — сказал аббат Шапрон, выпроваживая наследников и их отпрысков. — Он требует полной тишины и никого не хочет видеть, кроме своей воспитанницы. Эта девушка ведет себя совсем не так, как вы!
— Старый ханжа! — закричал Кремьер. — Я останусь сторожить. Здесь, похоже, затевают что-то против нас.
Меж тем почтмейстер потихоньку скрылся в саду — он хотел вернуться в дом и предложить дядюшке свою помощь, чтобы под этим предлогом помешать ему остаться наедине с Урсулой. Он шел крадучись и совсем бесшумно, так как коридор и лестница были устланы коврами, и добрался до двери в спальню дядюшки, оставшись незамеченным. Кюре и врач ушли, тетушка Буживаль готовила горчичники.
— Мы одни? — спросил старик свою воспитанницу.
Урсула встала на цыпочки и выглянула во двор.
— Да, — сказала она, — господин кюре сам закрыл калитку, когда уходил.
— Дорогое мое дитя, — сказал умирающий, — часы мои и даже минуты сочтены. Я ведь врач и понимаю: горчичники не помогут мне протянуть до вечера. Не плачь, Урсула, — продолжал он, видя, что воспитанница его утирает слезы, — выслушай меня внимательно; от того, что я скажу, зависит твой брак с Савиньеном. Как только тетушка Буживаль придет ставить мне горчичники, спустись в китайский павильон; вот ключ; подними мраморную крышку Булева буфета [170] , там лежит запечатанное письмо на твое имя, возьми его и возвращайся с ним сюда, ибо пока я не узнаю, что оно в твоих руках, я не смогу умереть спокойно. Когда меня не станет, не объявляй об этом сразу; позови господина де Портандюэра и прочти письмо вместе с ним, а затем исполни мою последнюю волю. Поклянись мне за себя и за него, что исполнишь все, о чем я прошу. Когда все будет сделано, вы объявите о моей смерти, и начнется комедия с наследством. Дай-то Бог, чтобы эти чудовища не обидели тебя!
170
...крышку Булева буфета...— Буль Андре Шарль (1642—1732) — знаменитый французский краснодеревщик; Бальзак очень любил мебель его работы.
— Хорошо, крестный.
Почтмейстер не стал дожидаться окончания разговора и на цыпочках обратился в бегство; он помнил, что дверь в кабинет запирается со стороны библиотеки. Много лет назад он присутствовал при споре подрядчика со слесарем, который утверждал, что необходимо повесить замок на дверь, ведущую в кабинет из библиотеки, — на случай, если в китайский павильон, задуманный как летний домик, через окно проникнет из сада вор. Не помня себя от жадности, Миноре по-воровски быстро вставил в замок нож и ввинтил его вместо ключа; кровь стучала у него в висках. Он вошел в кабинет, взял конверт, не тратя времени на чтение, повесил на прежнее место и закрыл замок, а потом пошел в столовую и выждал, пока тетушка Буживаль пойдет ставить хозяину горчичники. После этого он без труда покинул дом; никто его не видел, потому что Урсула считала гораздо более важным проследить за тем, как будут поставлены горчичники, чем выполнить
— Письмо! Письмо! — слабеющим голосом простонал умирающий. — Сделай то, о чем я просил, вот ключ. Я хочу видеть письмо у тебя в руках.
Глаза его выражали такую тревогу, что тетушка Буживаль сказала Урсуле: «Да сделайте же наконец, что велит крестный, этак вы его уморите!»
Урсула поцеловала старика в лоб, взяла ключ и спустилась было вниз, но тотчас вернулась, ибо до нее донесся пронзительный крик тетушки Буживаль. Не увидев в руках девушки письма, старик приподнялся на постели, желая что-то сказать, страшно, тяжело вздохнул и испустил дух; в глазах его застыл ужас! Бедная Урсула, впервые в жизни видевшая смерть, упала на колени и разрыдалась. Тетушка Буживаль закрыла старцу глаза и сложила ему руки на груди. «Убрав», как она выразилась, покойника, старая кормилица побежала оповестить о смерти хозяина господина Савиньена, наследники же, толпившиеся на углу в окружении зевак и не спускавшие глаз с дома, точь-в-точь как вороны, которые дожидаются, когда труп коня закопают, чтобы тотчас налететь на могилу и разрыть землю когтями и клювами в поисках поживы, с проворством хищных птиц бросились к дому.
Тем временем почтмейстер отправился домой, чтобы узнать содержание таинственного конверта. Вот что он прочел:
« Моей дорогой Урсуле Мируэ,
дочери моего побочного шурина Жозефа Мируэ и Дины Грольман.
Ангел мой, моя отцовская любовь, которую ты так хорошо оправдала, укрепилась не только клятвой, которую я дал твоему несчастному отцу, но и твоим сходством с Урсулой Мируэ, моей покойной женой, которую ты мне всегда напоминала своим изяществом, умом, душевной чистотой и очарованием. Поскольку ты — дочь побочного сына моего тестя, завещание в твою пользу может быть опротестовано...
— Старый негодяй! — вскричал почтмейстер.
Твое удочерение также могло бы дать повод к судебному процессу. Мысль жениться на тебе с тем, чтобы передать тебе мое состояние, никогда не прельщала меня, ибо если бы мне суждено было прожить еще долго, я мог бы помешать твоему счастью, единственным препятствием коему служит упорство госпожи де Портандюэр. Взвесив все эти неблагоприятные обстоятельства и желая, чтобы ты ни в чем не нуждалась...
— Мерзавец, он все предусмотрел!
...я, ничем не обижая моих наследников...
— Иезуит! Как будто он не обязан отказать нам все свое состояние!
...хочу передать тебе мои сбережения, которые я накопил за восемнадцать лет, постоянно и выгодно пуская деньги в оборот с помощью моего нотариуса, с тем, чтобы доставить тебе столько счастья, сколько может дать богатство. Живи ты в бедности, твое воспитание и возвышенный строй мыслей составили бы твое несчастье. К тому же ты обязана принести хорошее приданое очаровательному юноше, который тебя любит. В библиотеке, в последнем шкафу со стороны гостиной, на верхней полке в первом ряду стоят три тома «Пандектов» в красном сафьяновом переплете; вынь из третьего тома, который стоит с самого краю, три облигации трехпроцентной ренты на предъявителя, каждая достоинством в двенадцать тысяч франков...
— Неслыханная подлость! — вскричал почтмейстер. — Нет! Господь не допустит, чтобы меня так провели!
...Забери их себе немедленно, так же как и деньги на текущие расходы, которые лежат в предыдущем томе «Пандектов». Помни, возлюбленное дитя мое, что ты должна слепо повиноваться этому приказанию, ибо исполнение его было мечтой всей моей жизни, и если ты не послушаешься меня, мне придется просить помощи у Господа. Зная твою чрезвычайную щепетильность и опасаясь, как бы ты не стала в чем-либо упрекать себя, я прилагаю к этому письму завещание по всей форме, узаконивающее передачу облигаций господину Савиньену де Портандюэру. Таким образом, возьмешь ли ты эти деньги сама или получишь от своего возлюбленного, они станут твоей законной собственностью.