Урусут
Шрифт:
– Ну! – со свирепым лицом развернулся для следующего удара обладатель нечеловеческих кулаков.
– Василий Семенович! – заорал следователь. Тот с сожалением опустил руку. – Итак: идем по порядку. По нашему ведомству – где и у кого приобретена иностранная валюта?
– Нашел на Невском – думал, это почтовые марки.
– Марки такого размера? Белолобов, ты сдохнешь здесь, я тебе это обещаю!
– Как говорил замечательный русский писатель Владимир Владимирович Набоков: «Жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями». Вы меня чем напугать хотите, я не пойму вот никак? Вы от меня можете попросить то, что может спасти жизни десятков тысяч пока еще советских людей. Вместо этого
Следователь наморщил лоб.
– Про какие десятки тысяч жизней ты только что ляпнул, гаденыш? Ты что-то знаешь такое, о чем в Советском Союзе неизвестно? Я же чувствовал, что это все неспроста! – повернувшись к помощнику, завизжал Алимович. – Я знал, что это или подготовленный шпион, или еще какая-то хрень! – он подлетел к Белому Лбу и закричал в сантиметрах от лица, брызжа на него табачной слюной: – Отвечай, сука!
Олег, как мог дальше, отодвинулся к спинке привинченного к полу стула.
– А тебя мама не учила говорить слово «пожалуйста»?
Вася без замаха ударил по голове ладонью, Белолобов ждал этого и резко наклонился, удар прошел по касательной, затем «школьник» выпрыгнул с места, ногами зажал правую руку противника у плеча, заодно захватив ими шею и грудь противника, а схватив запястье ладонями, вывернул его к низу. Вместе упали на пол, тут же Олег сломал о колено Васину руку, и, развернувшись на девяносто градусов, локтем своей согнутой правой руки расчетливо ударил ему в переносицу. Краем глаза он следил за Алимовичем – если бы тот схватил какую-нибудь дубинку или попытался ударить его ногой, надо было менять положение тела, но следователь кинулся к столу давить «тревожную» кнопку, поэтому Белый Лоб с удовольствием ударил локтем в Васин нос еще два раза, а потом, не выпуская из внимания дверь, по одному стал ломать тому пальцы правой руки, приговаривая:
– Детей бить нехорошо. Ты сильнее, ты больше, ты выше. Ты старше, в конце концов!
Одновременно с хрустом пятого пальца распахнулась дверь, он тут же вскочил и с поднятыми руками прижался спиной к стене. Вбежавшие с оружием наперевес мужики в форме не очень понимали, что делать – у стены стоит мальчишка, руки держит вверху, на полу с залитым кровью лицом в нокауте лежит огромная туша их, может, начальника, может, приятеля.
Зато очень хорошо понимал, что делать, Артур Алиевич – с перекошенным от ненависти лицом он подлетел к Белому Лбу и занес руку для удара. Олег ставить блоки и устраивать показательную схватку не собирался – все одно, если захотят, забьют до смерти. Поэтому, зная, что враг метит в солнечное сплетение, он слегка подпрыгнул перед соприкосновением кулака с телом, чтоб удар пришелся ниже, в живот, и изо всех сил напряг мышцы брюшного пресса. Получилось больно, но не смертельно. Однако, чтобы не случилось повторения, требовалось изобразить адские муки, что он и сделал, повалившись на пол, скрючившись и харкая кровью, с силой отсасываемой из ранее разбитой губы.
Дознавателя это удовлетворило.
– В камеру его! – рычал он. – В одиночку, и смирительную рубашку надеть, и ремнями пристегнуть! На части разделаю, сволочь! – и пока якобы безжизненного Олега тащили наружу, кинулся к поверженному коллеге.
«По крайней мере, – подумал Белый Лоб, глядя, как одна рожа пытается привести в чувство другую, – у гэбистов существует боевое товарищество. Это же хорошо?»
II
Полковник КГБ, первый заместитель начальника Пятого управления Леонид Алексеевич Рашин сидел в своем кабинете на Лубянке
Леонид Алексеевич покачал головой и закрыл папку. После минутной паузы он отхлебнул уже остывший чай, поморщился и сказал стоявшему навытяжку подчиненному:
– Знаешь, Артур Алиевич, по-моему, ты все же преувеличиваешь. Какой агент, какой антисоветизм, ты о чем? Просто на почве слишком большого объема прочитанной литературы у мальчика окончательно поехала крыша – вот он и ударился во все тяжкие. Надо отдавать его ментам, и пусть они его прессуют за ленинградское хулиганство.
– А как же Степанцов? – дознаватель стоял красный от злости, пусть и прежде всего сердился на самого себя.
– Что Степанцов?
– За увечья, нанесенные Ваське, он не должен ответить?
– Да ты рехнулся! – полковник откинулся на спинку кресла. – Об этой истории ни один клоп знать не должен! Комар, муха-дрозофила! А не то, чтобы выносить это на общий суд. Мы же станем посмешищем для всех управлений, про нас анекдоты сочинять начнут! Шестиклассник во время допроса избил до полусмерти мастера рукопашного боя! Очнись! В колонии для несовершеннолетних у нас с какого возраста отправляют?
– С четырнадцати.
– Тогда в психушку его. Полная изоляция от общества. Иначе же он на свободе так в конце концов и убьет кого-нибудь.
– Леонид Алексеевич, разрешите сесть!
– Валяй.
Майор опустился на ближайший к начальнику стул.
– Он цитирует Бродского. Не так цитирует – мол, смотрите, что я вычитал! – а именно по теме разговора! Цитирует Набокова. Бродский в Советском Союзе не издается, Набоков не издается.
– Алиевич, ну не 37-й год сейчас, в самом деле! Есть самиздат, ну ходят отпечатанные на машинке тексты, я тебе Набокова сам могу дать почитать, если хочешь.
– Но ему же двенадцать лет! Какой вундеркинд в двенадцать лет читает Фицджеральда?
Полковник назидательно поднял палец.
– Сестра Владимира Ильича Ленина в двенадцать лет прочла «Войну и мир» Льва Толстого.
Кердыев сжал кулаки так, что костяшки побелели.
– А она тоже двухметровым мужикам за десять секунд пять пальцев ломала, предплечье и трижды – нос?
– Артур Алиевич…
– Интуиция! Триста фунтов! Да, может, спер у школьного друга, сына дипломата. Но я уверен: купил! Кто продаст ребенку такую валюту? Тот, кто его у-ва-жа-ет! Считает за взрослого! Понятно, что Питер с Кавказом никак на первый взгляд не вяжутся – но я уверен, уверен, что объединяются они какой-то его целью!
– Ну. Стать мореходом или альпинистом.
Кердыев со стоном обхватил голову руками.
– Ладно, – грустно произнес он, – а что значит – «десятки тысяч жизней пока еще советских людей»?
– Обычное желание ребенка произвести впечатление на взрослого. Выдумывает небылицы. Мой сын года в четыре рассказывал, как он летал на Марс, а я кивал, делая вид, что верю. Он воодушевлялся и продолжал сочинять еще более искусно.
– Эх, – вздохнул майор, – то есть вы на него даже не посмотрите?