Урюпинский оборотень
Шрифт:
– Для настоящей рубки уже не гож. – Колядник хмуро улыбнулся сквозь дым своей цигарки, и закончил разговор почти командуя: – Ну все, Рыжов, спать.
А Рыжов и не протестовал. Кто же будет протестовать, когда глаза от усталости слипаются?
# 9.
Почти весь день Рыжов провел с отцом Виктором. Ходили по пожарищу, рассматривали бутылку, стены и даже остатки книг, которые сгорели. Хотя, конечно, смотреть особо было не на что. Ну, сгорели шкафы, утварь там какая-то… Ничего, вроде бы, особенного. Но
А спрашивал Рыжов все больше вещи обыкновенные, кто тут самый древний из стариков остался, кто больше всего на свадьбах сидел, или, предположим, где сваха какая-нибудь осталась? Свахи-то, не просто с кумовьями разъезжают, они знают всех и все, и кто с кем, да как, да под каким соусом, и что из этого вышло, какие дети получились, как дети эти потом по жизни шагнули… Живая память – вот что такое свахи.
Но не получалось у Рыжова, отец Виктор рассказывал немало, но почему-то не то, что нужно. И сваху назвал только одну, которую можно было бы расспросить, но ее из станицы кто-то из родни увез от греха подальше, когда донцы из Урюпинска перед Красной армией эвакуировались. Но тогда многие казачьи семьи эвакуировались, некоторые после вернулись, когда поняли, что далеко не уйдут, или вообще не уйдут от вала вооруженной, атакующей и непобедимой красной силы.
К паре старушек, впрочем, Рыжов сходил. Для этого даже Борсину задействовал с Раздвигиным, но и тут не слишком преуспел. Спрашивали эти двое слишком уж вежливо, а в этом краю люди плохо понималась, опасались начальственной вежливости. И Самохина мешала, то начинала чуть не рычать, то просто молчала, как колода.
Не верила она ни тому, что они что-то узнают, ни тому, что тут действительно странные вещи происходят. Хорошо хоть не насмехалась в открытую, а то бы пришлось от нее отделаться.
Под вечер Рыжов с Борсиной еще раз зашли в церковь. Отец Виктор уже прибрался с помощью каких-то бабушек, настоящий порядок еще не установил, но стало спокойнее, только гарью сильно пахло. И все же Рыжов еще раз, должно быть, с отчаяния, подкатил к нему. Спрашивать по третьему, или даже по-четвертому разу, постеснялся, впрочем. Высказался иначе:
– Отец Виктор, значит… Не поможете?
– Как же я помогу? – удивился отец Виктор. – Сам же видишь, что тебе нужно, сгорело. – И дальше, уже с раздражением. – Сколько можно, командир, меня об одном и том же терзать?
Борсина тоже попыталась что-то спрашивать, но отец Виктор с ней говорил еще неохотнее, чем с Рыжовым. Не нравилась она ему, не верил он ей, и даже удивлялся, что она решается с ним разговаривать.
Но Борсина на это внимания не обращала, она тоже думала. Только не так, как Рыжов, не просто и прямо, а сбивчиво, иногда начиная произносить какие-то совсем уж невразумительные слова – «закон полнолуния», «место оборота»… Про закон полнолуния Рыжов, допустим, знал. Версия, что оборотень может
Но он пробовал разобраться. И чем больше думал, тем вернее в нем возникало странное, не понятное ему самому ощущение… А чувстсвовал он, что дело само покатилось, как колесо под горку, и теперь от него мало что зависит, что все как-то разрешится, и будет, конечно, к добру, а не к худу. Вот только не понимал он этого, не решился даже рассказать об этом Борсиной, но она и сама как-то почувствовала. Спросила о чем-то отца Виктора, и тот ответил, на этот раз не отмолчался:
– Нет. Мне только молится остается…
– Будет ли от молитв толк? – спросила звонким голосом Борсина.
И только тогда Рыжов, снова обратив на них внимание, заметил, что бывшая мистичка все же голову платком покрыла, не вошла в храм простоволосой.
– От молитв всегда толк.
– Тогда молитесь, батюшка, – неожиданно для себя сказал Рыжов.
И снова почувствовал, что правильно это будет, что все уже сделано, может, какой-то мелочи не хватает, но она придет, эта самая мелочь, и все уже заряжено, все уже готово… Только выстрел пока не прозвучал.
И действительно, на выходе из церкви Рыжова с Борсиной вдруг перехватил дед Ратуй. Он как раз кланялся и крестился, чтобы на церковное крылечко войти, но увидел, что эти двое к нему спускаются, замер, а потом подошел, твердо и решительно.
– Уф, – дед даже шапкой лоб вытер. – Весь день ходил, командир, расспрашивал. С ног валюсь.
Рыжов посмотрел на солнышко, оно уже садилось, оказалось, что день прошел, а он за размышлениями и бездельем этим ничего не заметил.
– И что?.. Что выяснил?
– Сейчас, командир… За ограду выйдем.
Они вышли за церковной ограды, Рыжов все посматривал на солнышко, ожидая, что скажет Ратуй. А тот не торопился, или за что-то был сердит на Рыжова, или Борсиной опасался. Но не слишком.
– Вот что выяснилось… Вчера солдатик-то один с командиром твоим раговаривал, а потом они уехали. И не побоялся на ночь глядя…
– Знаю, – откомментировал Рыжов. – Он часто рассылает своих, пытается банду Пересыпы найти.
– Нет, ты послушай, командир… Я приметил, что коня этого солдатика перековать давно следоват, у него же одна подгова погнулась в сторону, и след приметный оставляет. – Ратуй даже слегка напыжился, собираясь сказать что-то важное. – Так вот, я проследил, и могу сказать – он сразу сюда приехал. Ни к кому и не заезжал вовсе.
– Когда это у него получилось? – Рыжов и не знал, стоит ли обращать на это внимание, но Ратуй не просто так говорил. Что-то еще знал, это было видно.
– Смекай, командир, они могли тут после Всенощной быть, еще и не стемнело, али чуток позжее… А церковь-то когда загорелась?
– Так ты думаешь?.. – дальше Рыжов ничего не добавил. Сам думал… И ничего не мог понять.
– Думать – твое дело, ты у нас для того присланный, – брякнул дед Ратуй и отвернулся. Не решался ни продолжать, ни уйти.