Усадьба с приданым
Шрифт:
– Ну да, – проблеяла учительница. – Я за таблеточкой отходила, анальгинчика дать. Да и крови боюсь до ужаса…
– Ну вот примерно так всё и получилось, – подытожила Маша. – Правда Саня, или санины ребята, я уж не знаю, обо всём догадались раньше. И Артёма арестовали ещё утром. Так что, честно говоря, до чего-то я сама додумалась, а остальное он мне и рассказал, – Мария Архиповна снова мотнула головой в сторону радостно осклабившегося морского котика.
– А Сашка додумался ещё раньше, – демонстрируя голливудский оскал, объявил бугай. – Ну и маякнул мне, мол, как всё по закону-то обстряпать? Я ж сам явился, чтобы всё и по закону, и другана навестить.
–
– Известно, где, – Саня сложил пальцы решёткой и посмотрел на неё в «окошечко». – Показания даёт, во всех грехах кается, обещает исправиться. Правда, больше всего его интересует вопрос, где клад.
– Слушайте, а правда, клад-то где? – всполошилась Оксана. – Или враньё всё?
– Да нет, думаю, не враньё, – вяло, совсем уж через силу, ответила Маша. – Я ещё в подвале заметила, дом перестраивали, Ирка подтвердила. А сегодня она в БТИ справку получила с планами. На самом деле перестраивали, от крыши до подвала, только стены прежними оставили. Значит, в доме сокровищ нет, иначе их бы нашли.
– А где тогда?
– Вряд ли под деревом каким-нибудь закопаны. Место нужно приметное и относительно легко доступное. Наверное, под фонтаном. Как в «Приключениях итальянцев в России». Только льва нет.
Общий ступор, взаимные переглядывания и игра в «Море волнуется» длились примерно с минуту. Потом друзья и близкие, словно по команде взяли низкий старт и топочущими мустангами скрылись в темноте.
Маша облегчённо вздохнула, сунула замерзшие ступни под пушистый ареев бок, а голову пристроила у Саши на плече. Добренко придвинулся ближе, поправил на ней куртку, обнял. В кустах робко попробовал горло соловей, до которого так и не дошло, что май давно кончился. Впрочем, впереди было ещё много лета, а чем оно хуже мая?
Маша слушала соловья и бурную деятельность, развивающуюся за кругом света от голой лампочки.
– Слушай, а как там Михалыч-то? – спросила Мельге тихо, пытаясь разодрать слипающиеся глаза.
– Да нормально, – так же негромко отозвался дрессировщик, – выздоравливает. Скоро выпишут.
– Он всё-таки отравился?
– Да ничем он не травился, Мань. Махнул пару стаканов, полез слесарить, да навернулся и долбанулся башкой о верстак. Вот и всё.
– А почему все решили, что он отравился?
– Почему, почему. Что ты, Мухлово не знаешь? Откуда тут все слухи берутся?
Маша улыбнулась лампочке и мошкаре, с завидным упорством бьющейся о горячее стекло. Да уж, пожалуй, теперь она Мухлово знала. Пусть ещё и не слишком хорошо.
***
Клад всё-таки нашли, но уже к утру, когда солнышко проснулось и сладко потягивалось, собираясь вставать. Что случилось с фонтаном, Маша спросить не решилась, подозревая, что ничего хорошего с ним не могло быть по определению. Даже сквозь сон, а они так и продремали с Сашей на полянке, Мельге слышала, как что-то ломается, рушится, будто с гор сель сходит, и кто-то жутко матерится. Марии почему-то подумалось сквозь сон, что это Саня на бульдозере наехал Кольке на ногу.
Почему на бульдозере? Или эти ненормальные на самом деле бульдозер пригнали?
Мария Архиповна с силой протёрла туманящиеся глаза.
– Ну давай, Маш, открывай! – поторопила встрёпанная, смахивающая на ведьму Ирка.
Мария рассеянно кивнула, опустилась на колени с небольшим, чуть больше обувной коробки, сундучком. Он и вправду походил на клад, вернее, на его упаковку: сбитый из аккуратно подогнанных досок, опоясан бронзовыми, тронутыми чернотой перетяжками в выпуклых
– Машенька, ну пожалуйста, – умоляюще прошептала над головой Алла. – Открывай, а!
Мельге снова кивнула, обеими руками заправила волосы за уши и решительно откинула громко скрежетнувшую крышку. Странно, но на неё не пахнуло ни затхлостью, ни гниением, ни сырой землёй, а чем-то терпким, чуть горьковатым. Сандалом, что ли?
Мария аккуратно достала свёрток, лежащий сверху, растерянно оглянулась. Ирка, подсуетившись, расстелила на мокрой траве санин свитер. Маша бережно развернула хрусткую пергаментную бумагу, расправила ладонью. В свёртке оказалось крошечное, будто на куклу сшитое, платьице из пожелтевшего батиста, щедро украшенное кружевами и ленточками, а ещё такой же чепчик.
– Это что? – спросил, кажется, Колька.
– Думаю, крестильная рубашка, – не поднимая головы, ответила Мария Архиповна, вынимая из сундучка Евангелие, осторожно приподняла обложку.
Бумажный листок спланировал ей на колени. «Молись за рабовъ божьихъ» каллиграфическим почерком, но почти совсем выцветшими чернилами, было выведено сверху, а дальше длинный-длинный список имён.
Под Евангелием нашёлся томик «Анны Карениной», выпущенный в Петербурге в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году и с засушенной веточкой жасмина между страниц – они раскрылись сами. Пачка писем, перевязанных лентой. Корявенький, не сразу и разберёшь, что изображено, детский рисунок, подписанный: «Пап? въ день ангела». Две венчальные свечи. Заскорузлый, чем-то испачканный платок. Георгиевский крест третьей степени в бархатной ювелирной коробочке. Простенький серебряный медальон сердечком с русой прядкой волос внутри. Тряпичная, почти разлезшаяся на нитки куколка.
– Вот это вот клад? – прогудел Саня. – Было из-за чего огород городить.
– Для них клад, – почему-то шёпотом сказала Ирка. – Софочкины сокровища.
– Чего же с собой не забрали-то? – с плохо скрытой под неодобрением слезливостью, спросила колькина жена.
– Кто ж теперь скажет? – отозвалась Маша, бережно укладывая сокровища обратно в сундук. – Не успели, наверное. Они ж эмигрировали. А, может, просто не смогли. Разве теперь это важно?
Ей никто не ответил.
***
В доме было ещё сумрачно и очень тихо, будто усадьба замерла настороженно, выжидая. Маша, неловко семеня на цыпочках, подошла к лестнице, погладила прохладные, не успевшие нагреться на солнце, перила.
«Ну что, всё?» – недовольна скрипнула половица у печки.
– Всё, – согласилась Маша и покивала, чтоб уж совсем наглядно показать: всё на самом деле закончилось, ничего плохого больше не будет.
«Уезжаешь?»
– Я ненадолго и тут же вернусь, обещаю! – Мария Архиповна судорожно вздохнула и зачастила, боясь. Что не успеет объяснить, что дом опять заснёт, уйдёт в летаргию, за которой ничего уже не будет. – Я понимаю, тебе нельзя одному. Ты же помнишь, как это, когда семья большая и все вместе. И чтоб радость и солнце. И когда всем до всех есть дело. И любовь. И никто никого не предаст, потому что это невозможно! – Маша всхлипнула, не от жалости или вдруг нахлынувших сантиментов, хотя и они тоже были, а потому что слова, вроде бы те самые, нужные и правильные, показались пафосными, ненатуральными, затёртыми и затёртыми. – Я очень постараюсь! Клянусь, очень-очень постараюсь.